Война меча и сковородки
Шрифт:
– У него родимое пятно в паху, слева, - сказала вилланка, - пятно в форме птицы, расправившей крылья.
Эмер вскрикнула и тут же зажала рот ладонью. Придворные приглушенно зашумели, королева помрачнела ещё больше, а Годрик по прежнему не произносил ни слова.
– Ваше Величество! Это ничего не значит!
– Эмер бросилась защищать мужа так яро, словно нападали на нее саму.
– Любой мог узнать об этом пятне! Это не доказательство!
– Помолчите, графиня Поэль, - процедила королева.
– Мы сами разберемся. Скажи, женщина, есть ли у тебя что-то кроме слов?
– Разве иначе я осмелилась бы появиться перед Вашим Величеством?
– ответила Бодеруна и вытащила из-за пазухи старый пергаментный свиток, истрепанный на концах.
– Вот здесь записано, как леди Геновефа, ваша сестра, купила моего ребенка за сто золотых и записала его, как своего. Здесь есть и подпись епископа Беды, который в то время служил у нас в Синегорье. Он засвидетельствовал покупку, потому что посчитал, что ребенок достоин лучшей жизни, чем можем предложить мы, его родители.
– Передайте свиток нам, - сказала королева, и леди Бертрис немедленно выступила вперед, вырвала у Бодеруны свиток, чтобы преподнести его Её Величеству.
Но навстречу придворной даме вышел епископ Ларгель.
– Дайте мне документ, - сказал он, и леди Бертрис послушно протянула ему пергамент, и отступила в страхе.
– Одно время я хорошо изучил подпись досточтимого Беды, - сказал Ларгель Азо, не обращаясь ни к кому, и даже к королеве повернувшись спиной.
– И смогу отличить подлинную от поддельной.
Он поднес пергамент к свече, и Эмер втайне понадеялась, что сейчас епископ словно бы случайно подожжет ужасный договор купли-продажи ребенка, и слова вилланки останутся всего лишь словами вилланки.
Но чуда не произошло.
– Да, это подпись Беды из Синегорья, - признал Ларгель, поднося пергамент королеве.
– Ошибки быть не может.
Теперь наступила очередь Её Величества изучить договор. Она разложила его на коленях и достала стеклянную линзу в металлической оправе, чтобы рассмотреть получше.
Все время, пока королева занималась документом, Эмер не находила себе места от волнения, она порывалась говорить, но железная рука Годрика, сжимавшая ее запястье заставляла умолкать. Посмотрев на мужа после того, как он в очередной раз приказал ей молчать, Эмер поразилась, насколько замкнутым стало его лицо. Только что он шутил с ней, горел желанием и даже смеялся, и вдруг... перед ней прежний Годрик. Надменный, неулыбчивый, такой... далёкий.
– Это происки, - шепнула она ему, желая подбодрить.
Он кивнул, но не ответил.
Королева продолжала рассматривать свиток.
Бодеруне надоело ждать, и она вопросила:
– Ваше Величество будут столь милосердны, что вернут несчастной матери сына? Вы убедились, что я говорю правду?
Эта настойчивость окончательно вывела Эмер из себя:
– Ваше Королевское Величество, вы же не допустите публичного унижения моего мужа, - сказала она, сжимая кулаки.
– Эта женщина, - она указала на Бодеруну, - затеяла черное дело, чтобы лишить моего супруга ваших милостей. Не верьте ей. Свиток и подпись вашей сестры - всего лишь подделка. Ваша уважаемая сестра и епископ Беда мертвы и не смогут оправдаться. Не позвольте лживой бумаге опорочить их память. И не допустите позора моего мужа.
Но королева не вняла речам, и глаза ее вдруг по-змеиному прищурились:
– Вы так рьяно выступаете на защиту вашего мужа, - прошипела она, - а он стоит за вашей спиной. Ему ведь нечего бояться? Пусть выйдет и покажет, что он - мужчина, а не слабак, спрятавшийся за юбку жены.
– Но зачем, если этот документ - ложь!
– никогда еще Эмер не испытывала столь сильного гнева и столь сильной ненависти. Она ненавидела в этот момент всех - королеву, которая поступала несправедливо по отношению к Годрику, эту мерзавку Бодеруну, явившуюся невесть откуда, и Годрика, который стоял покорно, как баран.
– Этот документ - не ложь, - отчеканила вдруг королева.
– Я узнаю подпись своей сестры, потому что в ней есть тот знак, о котором знали только я и она. Это подписано ею, и засвидетельствовано епископом. Здесь большая епископская печать и печать рода Фламбаров. И я припоминаю, что во время рождения лорда Годрика печать находилась у моей сестры, потому что покойный лорд Фламбар уезжал воевать на границу.
Годрик невольно коснулся груди, проверяя - на месте ли печать. И в душе Эмер всколыхнулась надежда, что он обнаружит пропажу и все разъясниться... Не очень-то она верила в эти тайные знаки королевы и ее покойной сестры. Но Годрик оттянул ворот котты и извлек печать - ту самую, из сердолика.
– Значит, печать на месте, - подытожила королева.
– Сделайте оттиск, чтобы мы убедились в подлинности.
– Зачем проводить дознание здесь, при всех?
– снова возмутилась Эмер.
– Давайте перейдем в закрытый зал и решим всё без свидетелей. Королевскому дому не нужны сплетни.
– Они уже появились! Сплетни!
– королева пристукнула ладонью по подлокотнику кресла.
– И если мы скроем правду, лорду Фламбару никогда не избавиться от подозрений. Решим здесь и сейчас. Это не обсуждается. Скорее! Мы хотим сравнить оттиски.
Принесли красный воск и кармин, растопили и развели в кашицу, и Годрик самолично сделал несколько отпечатков - на пергаменте и на восковой пластине.
Оттиски поднесли королеве, и она долго изучала их, поджимая губы, как всегда делала, когда была недовольна.
– А сами что скажете, лорд Фламбар?
– спросила она, наконец, передавая леди Бертрис пергаментные листы и восковую пластину.
Годрик взял пергамент, принесенный Бодеруной. Ему хватило одного взгляда.
– Отпечатки одинаковые, - сказал он.
– Не может быть! Покажи!
– Эмер выхватила у леди Бертрис листы и сама принялась сличать оттиски печатей. Но чем больше она смотрела, тем больше убеждалась, что подделки быть не может. Даже маленький скол на уголке совпал.
– Что ж, ни у кого нет сомнений в подлинности, - провозгласила королева.
– Остается только убедиться в наличии родимого пятна. Оголитесь!
Эмер испустила такой гневный вопль, что даже гвардейцы вздрогнули от неожиданности.
– Вы не посмеете!
– она приготовилась продолжить спор, но тут Годрик попросту отодвинул ее в сторону и вышел на середину зала.