Время кобольда
Шрифт:
– А родители? – спросил я.
– Родители меня в её шибайке в залог оставили, да так и не выкупили. Не нужна я им оказалась, или померли они – не выясняла. Жила в услужении. Подай да принеси, да сбегай, да последи – вот и всех наших разговоров. А потом она меня просто выбросила, как и родители мои. Даже «Прощай» не сказала. А я так и не спросила, что родители за меня в шибайке взяли. Не знаю своей цены.
– Бедная ты бедная! – посочувствовала Нетта.
– Не жалей меня, нежить. А то на себя жалелки не хватит. А она тебе, ох, понадобится!
– Фигля, – сказал я, – не будь унылой жопой. Будь жопой позитивной. Тем более, что ты, типа, померла и все твои беды в прошлом. Живи и… То есть, лежи и радуйся. Что ты каркаешь-то? Мы, между прочим, пришли к твоему смертному ложу, практически в гости, а ты…
– Знаю я, зачем ты пришёл, Аспид. Расскажу, так и быть. Что мне теперь скрывать-то? Азовка велела мне смотреть, кто новый в городе покажется.
Фигля рассказывает, а мы с Неттой ведём её по коридору. Гуляем, слушаем, а сами направляем наверх, к выходу. Есть у меня надежда вывести её однажды из жопы на волю.
Или нет.
–…А потом я раз – и умерла. И смотрю на них, они тоже мёртвые. А может, они всегда были мёртвые, эти новые, кто их поймёт. Может, я просто это увидела, когда умерла. Побежала опрометью, думала – азовка спасёт, выгонит из меня смерть, она, небось, умеет. Но азовка бросила меня, как вещь ненужную.
– И куда же она делась? – спросил я, отвлекая Фиглю.
Выход из подземелий уже близок, за поворотом свет и запах моря.
– У таких, как она, свои пути, Аспид. А мой тут закончился. Не пойду я дальше, не хитри со мной. И не провожай. Чай, к гробу-то своему дорогу найду.
– Уверена?
– Идите уже, я знаю, вам надо. Сказала бы тебе «Прощай», да ты же опять придёшь. Упрямый. Поэтому свидимся ещё.
Фигля развернулась и пошла по коридору вниз. Ну что же, с каждым разом я вывожу её все дальше. Буду считать это за прогресс.
– У нас есть ещё время, – намекнула Нетта.
– Да, пойдём, прогуляемся, – неловко согласился я.
***
Сидим на мостках у моря. Постыдно используем казённое оборудование в личных целях. Здесь хорошо. Здесь и только здесь для меня всё цветное. Мы шли босыми ногами по полосе прибоя, я чувствовал упругость мокрого песка и прохладную влагу набегающих волн.
Это место Нетты. Наверное, когда я её нет рядом, то она тут. Сидит вот так, склонив голову к плечу, и смотрит в набегающие волны. Но это не точно. Может быть, она впадает в гибернацию, как ноутбук с закрытой крышкой.
Не знаю. Не буду спрашивать. Буду ей любоваться. Она тут немного другая, не такая, как там. Более живая, более светлая. Янтарные глаза, яркие губы. Её можно обнять и даже чмокнуть в щёчку, почувствовав вкус соли на коже. Тут хорошо. Я бы остался здесь навсегда. Но у меня там дети – мои, и тоже мои, чьи бы они ни были. Да и вытащат, в конце концов, из капсулы. Это же уникальное терапевтическое оборудование, а не место для свиданий у моря с собственным электронным ассистентом.
– Бедная, – сказала Нетта, глядя в море.
– Все бедные. В чём-то она права – в жизни много боли. Боль – её основной признак. Перестал чувствовать боль – ты умер.
– Как Фигля?
– Да. Знаешь, я думаю, всё дело именно в боли. В какой-то момент её стало слишком много, и она просто перестала что-либо чувствовать. И это, наверное, похоже на смерть.
– Наверное?
– Я не знаю. Я-то чувствую боль. Я ничего кроме неё не чувствую. Значит, надо полагать, живу полной жизнью.
– Я очень хочу тебе помочь, – Нетта пододвинулась поближе, прижавшись ко мне бедром и положив голову на плечо. – Но не знаю, как.
– Я сам не знаю, девочка моя. Я даже не знаю, почему мне больно, в том-то и беда. Когда-то я думал, что так не бывает, и человек всегда знает, что и почему у него болит. Но я был дурак. Хотя, почему «был»? Вот у меня прекрасные дети, важная работа, мне есть где жить и что есть. У меня воспитанники, которые, в общем, отличные ребята. У меня есть ты, и есть это место. Мало кому так повезло в жизни. Я должен быть счастлив, но нет, сижу тут и ною. Потому, что мне больно. Постоянно больно, и я не знаю от чего. Дурак я старый, сорокалетний. Фу быть таким.
– Ещё не исполнилось, – пихнула меня локтем Нетта, – рано ты себя старишь.
– Может, и рано. Мне иногда кажется, что я родился лет ста от роду, и теперь только догоняю свой возраст. Но какого хрена мне так плохо, Нетта?
– Я не знаю. Я ж просто нежить, как говорит Фигля.
– Ты – самая лучшая на свете нежить!
Я обнял её и поцеловал в солёные губы.
– Спасибо, Антон, – она мягко, но настойчиво отстранилась, не ответив на поцелуй. – Это самое важное для меня. Что ты меня ценишь. Ты даже представить себе не можешь, насколько это важно.
– Но? – почувствовал я ту, смертельно знакомую интонацию, с которой обычно разговаривают со мной женщины.
– Во мне ты не получишь опоры, наоборот, глубже утонешь в боли и одиночестве. Тебе сейчас только вирт-аддикции для полного счастья не хватает. Я просто нежить, Антон. Помни об этом.
– Нежить, которая учит меня жить. Забавненько.
– Ты обиделся, как будто подкатывал к женщине, и она тебя послала! – рассмеялась Нетта.
– Э… Ну да, как-то глупо, ты права.
– Я твой вирп. Но ты обижаешься, как будто я настоящая, и это говорит о том, что ты очень близок к порогу вирт-аддикции. Нет ничего более обычного, чем влюбиться в собственного вирпа, и нет ничего более разрушительного для психики. Отчасти поэтому нас отключили.
– Чувствую себя идиотом, – признался я, — такое привычное, родное, уютное чувство… Спасибо тебе. Ты умничка.
– Нам пора.
Счастливый мир моря и солнца для меня погас. С тех пор, как я не вижу снов, только в нём мне бывает по-настоящему хорошо. Всё-таки правильно, что доступ к капсулам строго ограничен. Иначе все бы туда залезли и сдохли от счастья и обезвоживания.
***
В спальне выудил из тумбочки бутылку виски. Ежевечерний ритуал – почтенный директор детского дома, администратор и педагог, изволит накушаться крепкого. Полбутылки в день – это много или мало? А если каждый день? Не надо отвечать, я знаю ответ. Ах да, первым глотком запиваю таблетку. Антидепрессанты без виски – серотонин на ветер. Вот теперь я на некоторое время нахожусь в гармонии с собой и миром. Ещё недавно для этого хватало ста грамм, а до того – и пятидесяти. Мир определённо меняется к худшему. Алкоголь, оказывается, тоже подвержен инфляции.