Время кобольда
Шрифт:
То, как опекуны напряглись и стали отговаривать, окончательно убедило меня, что тут какое-то говно под слоем шоколада. Объяснить девочке, что я на её стороне, было непросто, но я справился. Хватило пятнадцати минут сбивчивых рассказов, чтобы принять решение – и прямо из кафе увезти в «Макара», по дороге инициировав временное изъятие из приёмной семьи «до выяснения обстоятельств».
«Тётя и дядя» напрягли все свои связи и знакомства, изо всех сил заметали следы, выставляли девочку сумасшедшей, напустили на «Макара» два десятка проверок – от финансовых следователей до пожарных. Как на меня давили! Буквально бульдозером пёрли в администрации! Я упёрся рогом, разосрался со всеми, дошёл до федералов и даже, переломив себя, обратился к Петровичу, который остался моим последним контактом в Кобальт Системс. На моё счастье его заинтересовали манипуляции с домашним Кобольдом. СБ компании регионалам была не по зубам, плевать они хотели на администрацию какого-то там Жижецка и её мелкие интрижки. Вскрыли заблокированные логи, и вся история выплыла на свет, пузырясь, как забродившее говно.
И тут бы всё и закончилось, но, когда Карина узнала, что смерть её родителей тоже на совести опекунов (как и не совсем случайной оказалась гибель их собственного ребёнка), то не дождалась суда и решила навести справедливость самостоятельно. Я успел в последний момент. Оказал первую помощь пострадавшим – только благодаря этому «дядю и тётю» успели откачать. Это было с её стороны чертовски глупо, но я не могу упрекнуть её в недоверии к суду. Она вообще никому не доверяла тогда, в том числе мне. И не вполне понимала, что есть реальность, а что – продолжающийся наведённый кошмар.
Из лап судебной и психиатрической системы я её выгрыз буквально зубами. Пришлось идти на стыдную сделку, то есть согласиться на компромиссы по обвинению. Но я её даже под домашний арест на время следствия не дал посадить. Любое ограничение свободы искалечило бы ребенка окончательно. Она была хрупка, как замороженный мыльный пузырь. Я принял личную персональную гражданскую ответственность, хотя все, включая доктора Микульчика, говорили, что девочка непременно сорвётся, и я загремлю под фанфары. Но я видел перед собой человека, пережившего пять лет ада, и верил, что три года нормальной жизни до совершеннолетия она тоже как-нибудь одолеет.
Не ошибся. Хотя мешки в спортзале теперь приходится менять в два раза чаще, и поводов меня не любить в городе стало на один больше. Среди местного бомонда все так и остались в уверенности, что «проклятый Аспид подставил невинных людей ради очередной малолетней ведьмы», и никакие доказательства, от которых у присяжных вставали дыбом волосы во всех местах, для них ничего не значили. Все знают, что Аспид – что-то вроде злого колдуна. И детей он не зря собирает самых оторв, там поди секта какая-то…
Иногда удивляюсь, что меня не линчевали под фейерверк и народное ликование. Возможно, это ещё впереди.
– Карина, хватит. Нельзя работать на одной злости, надо учиться технике. Кто ещё не размялся – разогреваемся, ребята, и переходим к тренировке. Младшая группа – налево, старшая – направо. Для начала десять кругов. Побежали!
***
Доктора Микульчика я нашёл на крыше. У него там стоит пара шезлонгов, столик, холодильник, навес на случай дождя. Когда рабочий день заканчивается, он поднимается туда и «медитирует на закат». Бухает то бишь.
– Присаживайся, Антон, – любезно пригласил неизменно вежливый доктор. – Как твоё душевное?
– Спасибо, терпимо в целом. Бросаюсь на людей не чаще обычного.
– У тебя синяк?
– Где?
– Вот.
Я пощупал скулу.
– Похоже, да. Я и не заметил. Молодец, девочка.
– Растут ученики?
– Или я теряю форму. Вот, скоро сорок.
– Отмечать планируешь?
– Не хотел, но…
– Дети настояли?
– Да, не смог отказать.
– Ничего, это правильно. Дай им возможность выразить своё отношение.
– В смысле на стол насрать?
– А ты бы на их месте поступил именно так?
– Я на своём поступил именно так, однажды.
– И сколько тебе было?
– Не помню. Тринадцать? Четырнадцать?
– Поймали?
– Нет. Но все знали, что это я, и я получил изрядных пиздюлей.
– А почему знали?
– Потому что, а кто же ещё?
– Ты всегда был таким… Нонконформистом?
– Я был маленьким, глупым, злым и на всю башку ёбнутым. И не надо мне вот этих подходов. Я не хочу «поговорить об этом».
– Ты зря отказался от терапии.
– Я вырос в убеждении, что человек должен со всем справляться сам.
– А если он не может? Не хватает сил?
– Значит, он слабак. Слабаком быть плохо.
– То есть человек, который не может в одиночку поднять бетонный столб, слабак? Он не должен просить о помощи?
– Микульчик, это фигня. Если не можешь поднять столб – заработай денег и найми кран. Но бегать с криками: «Боже, я не могу поднять столб, это меня фрустрирует, помогите мне принять это!» – херовый вариант.
– У тебя странные представления о терапии.
– А у тебя странные представления обо мне.
– Ладно, не будем о тебе. А о чём будем?
– О продаже лечебницы. Это правда?
– Увы и ах. Или просто увы. Или просто ах. Я ещё не решил. Хочешь?
Доктор достал из холодильника бутылку красного вина. Я предпочитаю виски, но отказываться не стал. Иногда в жизни нужно разнообразие.
– И кто покупатель?
– Кто-то с очень большими деньгами. Но всё чисто и законно. Город может продать, они могут купить.
– А как же ты?
– А я остаюсь. Они не будут закрывать лечебницу, наоборот, хотят её расширить и дофинансировать. Лично я буду получать какую-то космическую сумму, боюсь даже о ней думать сейчас.
– А зачем им это? Почему Жижецк?
– Потому что Кобальт Системс семь лет назад оснастила нашу клинику эксклюзивным медицинским вирт-оборудованием. Их очень интересует мой уникальный опыт по выведению из комы жертв… Э…
– Отравления неизвестным нейротоксическим агентом, – напомнил я ему официальную версию.