Время кобольда
Шрифт:
– Именно, – отхлебнул из бокала Микульчик. – Отравления.
Я последовал его примеру. Вино неплохое.
– То есть, ты доволен?
– Спроси меня об этом через годик. На бумаге выглядит красиво.
– А зачем им «Макар»?
– Я не спрашивал. Но, думаю, из-за вашего оборудования. У вас три экспериментальных вирт-капсулы с расширенным функционалом. Таких нет вообще нигде.
– Так мы ушибков там лечим, они нам нужны.
– Ушибков у вас заберут. И, строго говоря, правильно. Вы не лечебное учреждение.
– Строго говоря, они и не больные.
–
– Им станет хуже. Может быть, необратимо.
– Поэтому я этого и не делаю.
– Больницу город может продать или акционировать. Но «Макар» нельзя продать без согласия попечительского совета. Ты же меня поддержишь?
– Нет.
– Нет? Почему?
– Во-первых, меня немедленно вышибут из клиники. Из уже их клиники. Мне на это очень толсто намекнули.
– А во-вторых?
– А во-вторых, твоя одержимость детдомом не идёт никому на пользу.
– Вот сейчас не понял.
– Твоя активность вышла далеко за рамки служебных обязанностей. Ты не просто директор детдома, ты одержимый. Ты готов драться за каждого несчастного подростка в городе. Насмерть драться, забыв про всё, включая собственных детей. У тебя репутация совершенно недоговороспособного человека, у которого от слезинки ребёнка планка падает и глаза заволакивает багровая тьма.
– Микульчик, не гони. Ты пьян и сильно преувеличиваешь.
– Я не сильно пьян и не сильно преувеличиваю. А тебе бы стоило задуматься, почему ты ведёшь себя так.
– Может, потому что это моя работа?
– Напомню, ты – не педагог и не психолог. Ты вообще по образованию журналист, то есть дилетант широкого профиля. Должность у тебя чисто административная. Как директор ты должен следить, чтобы стены вовремя штукатурили, продукты были свежими, постельное бельё – чистым, и бюджет сходился. То, что ты взял на себя всё, от успеваемости до психологической реабилитации воспитанников, – вообще-то полное безобразие. Ты просто некомпетентен. Это не говоря уже о том, что ты психически неустойчив и отказываешься от терапии. Тебе это сходит с рук только потому, что это Жижецк, где традиционно плюют на федеральные правила. Ну и потому, что городской бюджет рад не оплачивать тебе полный штат. Дети живы-здоровы? Приход с расходом сходится? Ну и ладно, крутись там как хочешь, лишь бы претензий к городской администрации не возникало.
– Микульчик, ты к чему клонишь-то?
– Антон, подумай, почему для тебя это больше, чем работа. Намного больше. Кого ты пытаешься спасти на самом деле?
– Иди ты нахуй, Микульчик, – сказал я и ушёл.
Ничуть не обидевшийся доктор помахал мне вслед пустым бокалом и полез в холодильник за следующей бутылкой.
***
– Нетта, к чёрту, меня ни для кого нет на два часа, – сказал я, вернувшись. – Если нас будут брать штурмом, лейте кипящее говно со стен и отпихивайте лестницы швабрами.
– Слушаюсь, мой генерал! – Нетта откозыряла, материализовав на своей прелестной головке белый с золотом кивер. – Будем держать оборону!
А я пошёл к сыну. Надо исполнять обещания. На два часа в день я принадлежу только ему.
Глава 9. Кэп
I WAS when I got up this morning,but I think I must have been changed several times since then.Lewis Caroll. Alice in Wonderland
____
В зеркале небритая помятая рожа. В глазах пустота и непонимание. Три кровати, с одной я только что встал. На другой спит изящная азиаточка в одних трусах. Отличная грудь. На третьей храпит квадратная в проекции женщина, не представляющая эстетического интереса. Хотя некоторые татуировки сделаны весьма художественно и не без фантазии. Особенно вот эта, на жопе.
Две полуголые тётки в комнате, а я сплю один? Со мной что-то не в порядке? Нет, вижу, очень даже в порядке. А теперь к менее важным вопросам: «Кто я?», «Где я?» и «Какого, собственно, хуя?»
– Оу, Кэп-сама, вы проснурись!
Ах, какие потягушечки, м-м-м…
– Вы, как всегда, рады меня видеть!
Азиатка бесстыдно указала пальцем на мой индикатор радости, бодро оттопыривший трусы.
– Нас. Он рад нас видеть, – внушительно сказала женщина-куб, выразительно глядя на неё.
– Конесно, Натаса! Нас обеих! Как всегда! Кэп-сама рюбит нас обеих, у него борьсое сердце.
– И не только сердце, – добавила Наташа.
Как бы так ненавязчиво намекнуть, что я вообще не в курсе, кто они? Хуже того, я не в курсе, кто я…
– Оу, Кэп-сама, вы зе нисего не помните! – вплеснула руками азиатка. Грудь её аппетитно подпрыгнула. – Не стесняйтесь, это нормарьно! Мы вам сесяс всё-всё объясним!
– Угу,– подтвердила вторая, отводя глаза, – вообще, нахрен, всё…
– Моё имя Сэкирь, это Натаса.
– Натаха, Кэп. А она Сэкиль, просто «л» не выговаривает.
– Вас зовут Кэп, вы зивете с нами, как нас муз и господин. Каздую нось вы теряете память, но мы вам всё рассказываем, не бойтесь. Сесяс мы все немного в опасности, но вы, конесно, справитесь. Натаса?
– Вот, Кэп, это ваше! – женщина протянула мне тяжёлый свёрток.
Внутри оказался пистолет. Магазин почти полный, без одного патрона, ещё два магазина в почах рядом с кобурой. В руках лежит привычно, пользоваться им явно умею.
– С обеими вами живу? – уточнил я на всякий случай.
Женщины переглянулись.
– Да, Кэп-сама, мы обе вас рюбим, и мы не ревнивые!
– Да, ничуть, вообще, Кэп! Так что не стесняйтесь, идите ко мне!
– К нам, – уточнила азиатка.
– Да, к нам. А то что он зазря торчит-то?
Азиатка, хищно изогнувшись, ухватила меня пальцем за резинку трусов и повлекла к кровати.
– Оу, как твёрд вас нефритовый зезл, Кэп-сама! Давайте зе освободим его!
Трусы поехали вниз.