Время кобольда
Шрифт:
Надо же, я помню про Голливуд, но не помню, кто я и с кем устроил групповуху этой ночью. Надеюсь, я не должен теперь, как честный человек, завести себе гарем.
Осторожно выполз из-под женских тел. Азиатка поморщилась, потом чему-то улыбнулась и засопела дальше. Толстая страшила открыла рот и всхрапнула, как лошадь, но тоже не проснулась. Её тело покрыто татуировками разного качества исполнения, от примитивных синих наколок, похожих на тюремные, до разноцветных, выполненных в потрясающе тонкой восточной технике. Мне подумалось, что она пыталась закрыть картинками своё телесное несовершенство, но вышло не очень. Квадратная жопа, отсутствие талии, короткие ноги без намёка
Чернокожую пару разглядывать отчего-то постеснялся. Не хватало ещё на голых мужиков пялиться. Не знаю, как меня зовут, кто я и где я, но в ориентации, однако, сомнений не возникает.
Одежду нашёл на полу. Выглядит несвежей, но выбирать не из чего. Надо разбираться, что тут и как, а главное – где сортир. Жалко будить, но…
Ни деликатное тормошение, ни тряска, ни щипки, ни шлепки, ни даже вопль в ухо: «Подъём, бля, тревога!» – не подействовали. Все спят как убитые. Я даже, чувствуя себя необычайно глупо, испробовал «метод спящей красавицы» – то есть поцеловал. Азиатку. Её губы ответили, она сама – нет. Негров целовать не стал – мужика пнул, даму потряс. Без результата. И кто же мне объяснит, что тут творится?
Дверь надёжно подперта изнутри, намекая, что гости этой ночью тут не приветствовались. Прежде чем разобрать баррикаду из мебели, вернулся к кроватям и накрыл лежащих одеялами. Всё же голые лежат, неловко. Мало ли, что и кто там за дверью. Главное, впрочем, чтобы там был сортир.
Довольно унылый полутёмный коридор, в который выходят деревянные, крашеные серой краской двери. Похоже на общежитие, и пахнет так же – хлоркой, сыростью, столовской едой, несвежим бельём и немытым сортиром. Сортир нашёлся быстро. Буквально в первой же комнате, которую я выбрал каким-то внутренним чутьём. Выгородка в углу, пристроена кустарно. Так бывает, когда старые общежития прирастают семьями и превращаются в скопище недоквартир – люди делают себе индивидуальные санузлы, души и кухоньки, наплевав на все возможные строительные, санитарные и пожарные правила. Лишь бы обеспечить хоть какое-то личное пространство и снизить коммунальность быта.
Надо же, что я знаю! Лучше бы имя своё вспомнил.
В тумбочке обнаружил поношенное, но чистое бельё. Трусы типа «семейники» и серую футболку без надписей. Взял с полным ощущением, что «можно». Комната вызывает во мне чувство «своей» – неужели я в этом убожестве живу? За что? Почему? Нахера? Неприятный мужик лет сорока в зеркале не даёт ответа. У мужика тяжёлое недоброе лицо умеренной небритости. На нём не просматриваются признаки интеллекта, зато в наличии признаки лёгких телесных повреждений. Кто-то по этому лицу не так давно бил. И я его понимаю – оно так кирпича и просит. Несимпатичный тип. Пожалуй, себе не нравлюсь. Странно, что нашёл себя в койке аж с двумя дамами, хотя одна и страшноватая.
Душ обнаружил по запаху сырости и хлорки, а также внутренним компасом. Что-то вспоминается всё же. Внутри никого, витает душок канализации, трубы ржавые, краны текут, потёки ржавчины, плесень, отбитый кафель. Вода чуть тёплая, напор совсем слабый, «Средство помывочное № 2» паршивое, почти не мылится. Так себе сервис в этом заведении, и на одну звезду не наберётся. Но лучше так, чем никак. Побриться бы, да нечем.
В столовую
Поев, хамски кинул посуду в общую мойку. «Дежурный помоет!» – мелькнула мысль. О как, здравствуй, память. Ещё что-то подскажешь? Нет? Ну и ладно. Пойду так разбираться. Вышел в коридор и стал открывать двери.
Общажные одинаковые комнаты. Клетушки без окон, узкие, с высокими потолками. Где одна кровать, где две. Где пусто, а где спят. Чаще по одному, но кое-где кровати сдвинуты, и там пара. Некоторые кажутся знакомыми, но не сильно. Как и положено соседям по общаге, наверное. Просыпаться не спешат, даже если будить. Не думаю, что это нормально. Куцая память подсказывает – какая-то херня творится. Но это и так понятно.
Одна комната больше других, в ней есть шкаф и полки, заставленные каким-то хламом. Старый электрический утюг, пластиковая убогая мыльница, гипсовый бюст неизвестно кого с отбитым носом, стеклянная пивная кружка, фарфоровая пастушка с барашком – краска на лице потёрта, и кажется, что она с бодунища. Стопка сероватой бумаги. Стальная строгая чернильница без чернил. Ну и так далее.
Как будто тут живёт коллекционер-помоечник, подбирающий экспонаты рандомным выбором. Вон там живёт, где кровать за занавесочкой.
На кровати два… Существа мужского пола. Один постарше («Стасик», подсказала мне моя дурацкая недопамять), другой – помоложе, память имени не подсказала. Позы их недвусмысленны, хорошо, что одеяло скрывает лишнее. Кажется, я не очень толерантный. Или точнее, за что-то сильно не люблю Стасика. Подошёл, дёрнул за ногу – реакции нет. Зажал нос двумя пальцами, накрыл рот ладонью. Кислородное голодание не проигнорируешь.
Стасик задёргался, закрутил головой – но я держу крепко. Замахал судорожно руками, задрыгал ногами, заизвивался, спихнув на пол своего партнёра, потом забился, выгнулся – и только тогда глаза открылись. Ещё чуть – так и потерял бы сознание, не приходя в него.
– Кто вы? – прохрипел он, сфокусировав мутный взгляд. – Что вы тут…
– Имею аналогичный вопрос к тебе.
Стасик прокашлялся, сел на кровати, обнаружил, что голый, прикрылся.
– Мы с вами… Э-э-э…
– Нибожемой. Вон там твой любовник валяется.
Он наклонился через кровать, внимательно посмотрел.
– Неплохой экземпляр. Жаль, не помню.
Я подумал, что у меня та же фигня, но ничего не сказал. Не его собачье дело.
– Не могли бы вы мне напомнить, уважаемый… Простите, не помню вашего имени… Что мы тут делаем? И где именно? И кто, кстати, мы? Особенно я.
– Стасик ты, – сказал я невежливо.
Я так и не вспомнил, почему он мне неприятен, но в своём отношении уверен. Может, он ко мне домогался? Нет, не припоминаю. Придётся доверять интуиции, которая однозначно убеждена, что за Стасиком числится какое-то говно.
– Станислав! – вскинулся педик. – Станислав, не Стасик.
«Хуислав!» – прозвучало у меня в памяти почему-то приятным женским голосом.
– Ну, с неймингом тебя, Стасик.
– Почему вы мне грубите и фамильярничаете?