Вслед за героем

Мухамедов Мумтоз Мухамедович

— Чуешь, Мадраим?

— Чую! — Он сорвал былинку и, повертев перед собой ее пушистой метелкой, сердито бросил в сторону. — Но чуют ли они, что скоро им капут? Как ты полагаешь?

Мадраим разложил на примятой траве карту. Приложил к карте компас и стал внимательно ее изучать.

А Андронов, любивший поговорить обстоятельно, приподнялся на локте и, разгладив свои рыжеватые запорожские усы, степенно ответил:

— Я полагаю так: которые из умных, те должны чуять — ведь каждый день лупим, уму-разуму учим, ну,

а которые дурни, тем наука не помогает. Мне сдается, что уже пора бы и покурить, — неожиданно закончил он.

До самого вечера друзья пролежали в кустах орешника. До полудня они по очереди спали. Когда очередь спать дошла до Андронова, Мадраим строго предупредил:

— Не храпеть! Это вам в порядке приказа, товарищ сержант.

— Есть не храпеть, — улыбнувшись, ответил Андронов. В этой разведке Андронов добровольно принял командование Мадраима. Заснув, он в первую же минуту нарушил приказ и громко захрапел.

— Отставить!.. — прошептал Мадраим и бесцеремонно перевернул друга на другой бок.

— Так я же не могу спать на этом боку, — бормотал спросонья Андронов.

— А ты попробуй…

Действительно, он уснул и больше не храпел.

Подкрепившись сном, Андронов несколько раз пытался подползти к дороге, которая уже ревела моторами, гремела танками, кричала на чужом языке.

— Нам приказано «языка» достать, а не машины считать на дороге, — урезонивал его Мадраим. — А где самый лучший, самый длинный «язык»? В немецком штабе. Ведь ты сам меня так учил. Вот по этой дороге, когда на ней будет тихо, мы и дойдем до штаба… Понял?

— Как не понять, — согласился Андронов. Не впервые Мадраим и Андронов пробирались по фашистским тылам.

В редких случаях их разведка не приносила успеха. Недаром командир полка, перед которым они стояли вчера в ожидании приказа, подошел к ним вплотную и, положив им руки на плечи, сказал:

— Дело серьезное, хлопцы. Надо достать не просто «языка», а «языка» знающего. Достаточно одного, но знающего. Поняли? На вас надеемся. Уверен, что приказ выполните.

— Так точно, товарищ полковник, выполним! — чеканя каждое слово, ответил Мадраим.

— Ну, а ты как думаешь? — обратился командир к Андронову.

— Ну, а мы же, — начал было тот, но, сообразив, что говорит не по уставу, неожиданно закончил — Так точно, выполним!

Когда они выходили из штабного блиндажа, полковник еще раз остановил свой взгляд на разведчиках. Они хорошо подходили друг к другу: стройный, ловкий Мадраим и коренастый Андронов, в котором угадывалась большая физическая сила.

Один из офицеров, стоявший рядом, перехватил взгляд полковника.

— Есть на кого любоваться.

— Да, орлы! — ответил полковник и, поерошив рукой ежик на своей голове, глубоко надвинул фуражку.

Несмотря на свою комплекцию, Андронов был очень подвижен, он ни минуты не мог оставаться без дела. У него не хватало

терпения, как, например, у Мадраима, часами неподвижно наблюдать за одним каким-нибудь объектом, он должен был или двигаться, или, на худой конец, разговаривать.

Мадраим знал, что сейчас Андронов, вынужденный оставаться на месте, начнет свои бесконечные рассказы. Он даже знал, о чем именно будет тот говорить.

Андронов уже забывал о ранах, оставивших шрамы на его сильном теле. Но та рана, которую он носил в своем сердце, увидев пепелище родного села, продолжала кровоточить.

Он испытывал лишь некоторое облегчение при мысли о том, что дойдет до Берлина, что победа близка.

Густая листва кустарника прикрывала друзей от солнца. Изредка на ветку садилась какая-нибудь пичужка и удивленно смотрела на людей.

Когда со стороны леса доносились резкие, гортанные слова чужой речи или рев буксовавших машин, друзья приподнимали головы и, прижав автоматы, тревожно прислушивались к каждому шороху.

Золотистые солнечные стрелы, пробивавшиеся сквозь густую листву, настроили Андронова на грустный лад. Ни к кому не обращаясь, он начал тихим голосом:

— …Хаты своей я не нашел. И справа не было хаты, и слева не было хаты. Все попалил проклятый Гитлер, все порушил. Были у нас яблоньки в саду. Так вот одна осталась, уцелела. Стоит, как сиротинка…

Мадраим сжимал в зубах ветку орешника и, слушая Василия, мысленно представлял свой ташкентский сад с нежными и хрупкими персиковыми деревьями. Он вдруг подумал: что, если бы враг добрался до этого сада? Эта мысль вызвала в нем такую бурю гнева, что он даже изменился в лице.

— Ты что? — встревоженно спросил Андронов.

— Ничего, ничего, продолжай, — успокоил его Мадраим.

— …Так вот, стоит яблонька, как сиротинка, и я возле нее, как сирота… Обнимаю ее ветки и плачу… Оглянулся, и вижу: дед Ефим… Единственный житель на все село.

— Откуда, дед, ты взялся? — спрашиваю.

— С того света, — говорит и показывает не вверх, на небо, а вниз.

— В земле, — говорит, — хоронился, покуда сын Никифора Дудки, Гришка, село палил…

— Какого, — спрашиваю, — Никифора?.. Не того ли, — говорю…

— А того самого лютого Дудки, который все село в ярме держал, когда вы мамкино молоко сосали.

Василий вынул кисет и свернул цигарку. Закурив и пустив облачко голубоватого дыма, он ударил себя в грудь кулаком и гневно прошептал:

— Вот где у меня этот проклятый Гришка! Перед самыми колхозами они сгинули из нашего села… Однажды осенью сгорело у нас в клунях зерно, а потом сгорели конюшни, а в них добрые кони. Поймали злодеев. Кто бы думал— Дудка с сыном! Посадили их под крепкий замок… Да вот, дывысь, они, как оборотни, из-под земли вышли. Пришел Гришка в село вместе с немцами. Не привыкать стать: отец-то с белобандитами путался.