Вслед за героем
Шрифт:
За годы войны мы привыкли ночью ходить в потемках. Шоферы ухитрялись водить свои машины на первой скорости там, где в обычное время они не согласились бы ехать и на телеге. В темноте все казалось пустынным — улицы, по которым, однако, проходили полки и дивизии, дома, в которых за плотными занавесками светомаскировки шумели станки, делались операции, работали штабы. С восходом солнца обычно все живое радуется и тянется к нему. Но в дни войны все живое, чтобы сохранить возможность радоваться, старалось спрятаться в тень. Пустели автострады, машины и танки искали прибежища под ветвями кудрявых деревьев. Даже пехотинцы, по воле
Но чем более солдаты маскировались, тем охотнее они шли на «огонек», тем роднее казались им люди, которые собирались вокруг тусклого огонька под надежными накатами блиндажей.
С таким же чувством вошли мы в помещение, занятое саперным взводом.
В большой комнате подвала было так светло, как будто здесь горело электричество. Светили, однако, не электрические лампочки, а множество трофейных стеариновых плошечек, которые были расставлены повсюду, даже на полу.
Наш приход заметили не сразу. Шел какой-то оживленный разговор. У стены сидел тот самый офицер, который на совещании у Головни приглашал меня в свой взвод, утверждая, что взвод саперов не только не хуже, но даже лучше других. Он-то первый и увидел нас. Но не успел он сказать и слова, как Головня строго спросил:
— Разве это порядок? Вас гитлеровцы всех до одного перевяжут, а вы и пикнуть не успеете.
— Ну, нет, товарищ старший лейтенант, — ответил офицер. И тут же громко крикнул:
— Шкураков!
На пороге подвала появилась невысокая фигура солдата с автоматом на груди и гранатами на поясе.
— Почему плохо смотришь? — строго спросил командир.
Солдат, видимо, уже догадался, в чем дело.
— Никак нет! Я товарища старшего лейтенанта сразу по голосу узнал, потому и не задержал… Я даже помню, что он говорил.
— А ну, скажи, — обратился Головня к Шкуракову.
— Вы говорили насчет философии, что, дескать, советский характер у нашего солдата…
Головня в восхищении похлопал солдата по плечу:
— Да где же ты был, Шкураков?
— А там, где меня сейчас уже нету, товарищ старший лейтенант!
Все громко засмеялись. Дальнейший разговор шел под непрерывный смех.
— Наверно, опять за котелком с кашей ходил?
— Никак нет! Тотальным фрицам русской каши не видать, как своих ушей. Они галеты жрут…
— А ты бы за галетами сходил.
— Не стоит сапоги топтать: дюже жесткая пища.
Когда смех затих, Шкураков спросил:
— Разрешите идти, товарищ старший лейтенант?
— Нет, погоди.
— Лейтенант Муратов, — обратился Головня к офицеру, — нам Шкураков сейчас нужен, пошли на пост кого-нибудь другого.
Сняв шинель и аккуратно повесив автомат на гвоздь рядом с шинелью, Шкураков подсел к столу. Какой-то услужливый товарищ подставил ему кружку с кипятком, но он ее отодвинул и, обратив свои небольшие серые глаза на Головню, вопросительно ждал.
— Вот лейтенант, военный корреспондент, хочет услышать твою историю с кашей. Да и мы все с удовольствием послушаем, — сказал старший лейтенант, глядя на окружающих. — Верно говорю?
Гул одобрения послужил ответом.
Судя по тому, как охотно солдаты сгрудились вокруг стола, я понял, что либо Шкураков хороший рассказчик, либо сама история действительно интересна.
— Закир, дай-ка сюда котелок, — попросил Шкураков одного из слушателей. На столе
— Видите? — рассказчик показал на донышко.
Чем-то острым на донышке, с краю, было нацарапано: «Москва, 20/XI—1941 г.».
— В этот день мой полк выступил на фронт. Мне дали шинель, шапку, шлем, всю амуницию, как полагается, саперную лопатку, противотанковое ружье и вот этот котелок… — Шкураков говорил гладко, видно, не впервые рассказывал эту историю. — Котелком я стал пользоваться с первого дня. Без котелка солдату очень плохо, почти как без оружия. Противотанковое ружье свое я попервоначалу на полную мощность использовал под Наро-Фоминском; у меня от него до сих пор правое плечо ноет. Тут меня первый раз ранили. Ружье передали другому, а котелок остался при мне, я очень просил об этом. Потом на разных фронтах я был и автоматчиком, и пулеметчиком, много раз менял оружие, а старый котелок — все со мной, как верный друг, и на нем число, когда мы с ним пошли на войну.
Шкураков помахал рукой вокруг лица, отгоняя тучи табачного дыма, и продолжал:
— Сам я не курящий и табаком никогда не баловался. Вот курящие люди любимые мундштуки и трубки берегут… А я свой котелок решил беречь, пока война не кончится. А кончится — я его какому-нибудь пионерскому отряду подарю: пусть, как в поход пойдут, едят из этого котелка и вспоминают, что отцы за их счастье воевали.
И вот, значит, таким манером прошел я со своим котелком Польшу, Пруссию и очутился в самой Германии. Рассчитываю в скором времени зачерпнуть этим самым котелком воды из Одера. Теперь я уже сапер, и в моем распоряжении имеются, кроме автомата, щуп и миноискатель…
Вы, наверно, ждете, когда же начнется самая история с котелком? Сейчас начнется… Недели две тому назад вышли мы только из Шнайдемюля, как поступил приказ: обследовать на мины дорогу к небольшому хутору и сам хутор. После говорили, что в этом районе должен был разместиться наш батальон. Ну, пошли мы. Идем да оглядываемся: впереди еще совсем недалеко стрельба идет. Выполнили мы приказ, как полагается, осмотрели каждую кочку — все в порядке, не успел фриц заминировать. А время, надо сказать, было уже после полудня, есть хочется. Говорю я Закиру, — он мой старый друг, — забирай котелки и иди за кашей, а мы тут на всякий случай будем держать оборону. Было-то нас всего пятеро.
Закир ушел, а у нас, между прочим, такие мысли: ну как танки прорвутся, а мин у нас нет, чтобы хоть на дороге положить? С автоматом против брони не пойдешь. Ходил Закир долго, принес пшенную кашу с мясом и строгий приказ от нашего командира, — Шкураков показал на лейтенанта, который, как и мы, с большим вниманием слушал рассказ своего сапера.
— …Приказ был такой: заминировать дорогу со стороны противника. А чем?
Дело, думаю, серьезное, коли такой приказ. Пища в рот не идет. «Ну, вот что, — говорю я солдатам, — вы тут ешьте, хорошенько смотрите по сторонам, а я быстренько обернусь, схожу в обоз за минами. Для начала и двух хватит, а потом вы сходите». Поставил я свой котелок с кашей под кустиком у кювета и пошел. До обоза идти было немногим больше километра. Шел я быстро. Солнышко клонилось к западу. Деревья начинали зеленеть, чирикали птички. И, несмотря на стрельбу, на душе было приятно. Я еще пошутил с батарейцами, они недалеко от шоссе ладили позицию для двух противотанковых пушек.