Вслед за героем
Шрифт:
— Что это, — говорят они, — нынче саперы по дороге, как по бульвару туда-сюда гуляют?
— Время, — отвечаю, — весеннее, самое для прогулок.
Думаю, на обратном пути я этим пушкарям отолью какую-нибудь пулю…
А вышло наоборот. Только я со своими минами направился обратно, слышу, со стороны хутора стрельба и ружейная, и артиллерийская. Ну, думаю, все пропало. И припустился бежать. Добегаю до батарейцев, а они из обеих пушек ведут такой беглый огонь, что в ушах у меня чуть барабанные перепонки не лопнули. Смотрю, а на шоссе, так, метрах в трехстах, немецкий «тигр» огрызается. Как я в его пулеметную
«Что же стало с однополчанами? — думаю. — Не может быть, чтобы такие бывалые солдаты зевака дали». И в самом деле, прав я оказался. Только прилег я в кювет у дороги, чтобы не зацепила немецкая пуля или осколок, как слышу кто-то в стороне кусты раздвигает. Я — автомат в руки, и кричу:
— Кто тут?
Смотрю, из-за кустов голова Закира появилась.
— По голосу слышу, что Шкураков, — сказал он, и прыг ко мне в кювет. А за ним и вся остальная братва. Я, конечно, рад, что все целы и невредимы… Рассказали, как было дело.
Бог весть откуда появились танки, четыре «тигра». Не иначе, как из ближайшего леса, который наш авангард плохо прочесал. На броне каждого танка — десантники. Сколько их — не пересчитали. Не до того было. Сам, — говорят, — посуди: против каждого сапера — танк с десантом. Мои саперы в кусты, да на зады, да давай бог ноги. А все-таки несколько автоматных очередей свое дело сделали: танки чуть замешкались и дальше пошли не так резво, а вскоре напоролись и на нашу противотанковую артиллерию. Тут они остановились.
Пока мы обсуждали все эти события, рота капитана Алиева — хороший был офицер…
— Почему был? — спросил я.
— Погиб… Теперь там капитан Александров командует. Да… так вот, — продолжал Шкураков, — гвардейцы из этой роты выдвинулись чуть подальше противотанковых пушек и заняли оборону. А мы пошли доложить начальству. По дороге я вдруг вспомнил про котелок.
— Где он? — спрашиваю Закира.
— Чего?
— Котелок!
— Да там, — говорит, — где его оставил, под кустом…
— А что же ты его, вражья сила, с собой не захватил?
— Только и оставалось время, что о котелке думать.
И сильно я рассердился и на ребят, и на себя.
— Эх, — говорю, — вы, люди! Тарас Бульба не хотел своим врагам даже трубки оставить, а вы тотальным фрицам котелок с русской кашей на съедение отдали. Где у вас совесть?..
А они смеются…
— Не горюй, Шкураков, отобьем твой котелок с кашей. Города берем, а котелок-то раз, два и наш.
Получили мы приказ: как только стемнеет, заминировать все подходы к роте Алиева со стороны противника.
Перед тем как идти на операцию, я говорю своему командиру:
— Разрешите произвести саперную разведку.
— Что же ты пойдешь один? — спрашивает.
— Так точно, — отвечаю. — План мне известен. Днем там был.
— Добро, — говорит, — иди.
Примерно к полуночи сделали мы свое дело. На всех дорогах, где только сумел бы проскочить танк, мы поставили мины. Противопехотных мин мы не ставили. Потом я и говорю своим напарникам:
— Вы возвращайтесь, а я пойду дальше, есть у меня еще один приказ.
— Знаем, — говорят, — мы этот приказ. Зря Шкураков из-за котелка каши своим котелком рискуешь…
Рассказчик сделал паузу, собираясь с мыслями.
— Учился я мало. Так пришлось. А читал много и, когда в школе
Шкураков на память читал гоголевские строки, и все слушали его, затаив дыхание. Передохнув, он продолжал:
— Короче говоря, пошел я за своим котелком во вражеский стан. Точнее, не пошел, а пополз, и волок с собою немецкую противотанковую мину. Много она мне хлопот доставила, а отказаться от своего намерения не хотелось. Гитлеровские дозоры я обошел легко. Стояли они; судя по голосам, группами, человека по три — четыре и, наверное, для храбрости вели тихие разговоры. Единственную улицу хутора несколько раз пересекали какие-то фигуры, а танки куда-то исчезли. Но на этот счет я ошибся, так как вскоре, в стороне от дороги, увидел силуэт одной, а за ней и другой машины.
Котелок мой оказался на месте. Найти его не составило труда: я отлично запомнил ориентиры, так что узнал их даже ночью.
Взяв котелок, я с большой осторожностью подполз к ближайшему танку и подложил под гусеницу мину. Вынул из кармана трехметровый сверток бикфордова шнура, соединил его с капсюлем-взрывателем и вложил в отверстие взрывателя.
Теперь оставалась самая трудная часть задуманного дела — зажечь шнур. Это я решил сделать под брюхом танка, там было безопаснее всего. Вспышка спички была короткой, шнур загорелся моментально. Я, прикрывая своим телом конец огненной струи, направил ее на землю. Теперь надо было спешить! В моем распоряжении триста секунд — пять минут. Далеко ли я могу уползти, соблюдая все предосторожности? Оказывается, далеко.
Когда до моих ушей дошел громкий звук взрыва, я уже миновал последние заставы немцев; их панические голоса раздавались далеко за моей спиной.
Однокашники были рады моему возвращению. Я их и накормил кашей из моего котелка. Но на этот раз она мне показалась вкуснее, чем всегда, верно, потому, что с трудом досталась. Утром наша разведка сообщила, что немцы бежали из хутора. На память о себе они оставили развороченную гусеницу танка. А подбитого «тигра», наверно, уволокли на буксире. Ну, вот, кажется, и все, что можно сказать об этом самом котелке… Я теперь его берегу больше, чем прежде. Ведь как-никак, а немец капитулировать должен. Тогда я рядом с первой записью на донышке напишу вторую и последнюю, вроде того… «Берлин, такого-то числа и месяца тысяча девятьсот сорок пятого года».