Я не скажу, кто твоя мама
Шрифт:
— Хотелось секса? — с саркастическим участием спросил он.
— Конечно, — честно призналась она. — А у тебя как с этим?
— Тоже хотелось. Я давно один.
— И как же такое возможно?
— Работы много было, — неохотно пояснил он. — Не до романов. С бывшей разошлись почти год назад. Я бы предложил уйти в отрыв. И ничем себя не ограничивать.
— Да? — наивно спросила девушка. — А зачем?
— Затем, что башка отключается. Терять голову одному не так интересно. Поэтому предлагаю потерять ее вместе со мной.
— Точно. Это бы помогло, — пробормотала Юна. Да, это помогло бы забыть о болезни и смерти хоть ненадолго. Еремеев её хочет? Да это сон. Не может быть. Это точно происходит не с ней. В её реальности такое совершенно невозможно, непредставимо. Чтобы мужчина её хотел! Даже настаивал на сексе, приводил аргументы! Вот бред-то! Нет, даже если это one night stand — Еремеев определённо заслуживает
— Можешь делать всё, что хочется. Не ограничивай себя.
Бывший проректор по науке усмехнулся.
— Спасибо за карт-бланш. И я бы предпочёл тишину.
Юна решила подчиниться старшему и опытному партнёру. Пускай он введёт её в курс дела, научит тому, что знает. Параллельно она лихорадочно размышляла о том, что будет делать, если он перейдет границы. Кричать? Звать на помощь? Вот позорище-то будет — прибегут, а она тут голая, распростертая на постели. Она собирается отдать себя в полное его распоряжение — но сможет ли она с ним бороться, если что-то пойдёт не так? У них довольно большая разница в росте, сантиметров двадцать. И, в отличие от неё, телосложение у него атлетическое, видно, что занимается спортом. А она совсем хилая. Левой руки, можно считать, что и вовсе нет.
— Ты обещала мне неограниченную свободу действий. Ни на что не спрашивать разрешения, — напомнил он, запуская руки в её длинные распушившиеся от влажного воздуха волосы и вороша их у затылка. По Юниному телу пробежали электрические искры, внизу живота, в ягодицах и бедрах неприятно закололо. Она кивнула. Феликс нажал ей на плечи, заставляя лечь. «Значит, вот как всё происходит», — успела подумать Юна.
Всё, что с ней происходило дальше, она определила бы, как однокурсники называли некоторые контрольные — «адский адище»; её словно вышибло в параллельную вселенную, откуда она наблюдала, что делают с её телом, и даже злорадствовала, что наконец-то ему достанется — за предательство, за то, что это подлое тело приютило в себе неведомую смертельную болезнь, бунтуя против хозяйки. Ощущение разрыва, движения чего-то чужого внутри нее, давления и распирания лишили девушку голоса, дыхания и на какую-то секунду даже зрения. Он мог бы и не просить её молчать — она все равно не могла издать ни звука, парализованная и оглушенная тем, что испытала. Когда она постаралась взять себя в руки и посмотрела на него, то увидела мрачную ухмылку — он не подумал ни притормозить, ни двигаться осторожнее. Ощущения были совершенно непривычные. Сильнейшее возбуждение, помноженное на чудовищную боль. Юна ощущала себя его собственностью, это ее сильно завело; как и то, что — она это заметила — он без всякой жалости и сочувствия всматривался в гримасы боли, искажавшие её лицо. Ему интересно с ней спать, и он ее изучает — ну надо же! Вообще-то она на задворках сознания занималась тем же самым. Это секс по-постмодернистски. Обратиться за помощью куда-то, кроме как к культурному опыту, Юна не могла. На какое-то мгновение боль выплеснулась за пределы терпимости; Юна тяжело задышала, на лбу выступила испарина, ее бросило в пот, даже сердце закололо. Уважаемый Феликс Валентинович предусмотрительно зажал ей рот здоровенной ладонью и шикнул, показывая, что было бы неплохо, если бы она и дальше молчала — но сразу же убрал руку, как только стало ясно, что стонать и жаловаться она не собирается. Ну охренеть какой внимательный любовник!
Юна доверилась ему и окончательно отпустила контроль над ситуацией. Ее тело больше не слушалось ее; оно ей даже не принадлежало. Она отбросила все сомнения и решила получить от этого жестокого эксперимента все, что можно и что нужно, что помогло бы ей наконец повзрослеть и разобраться. Всё-таки она исследователь. Пора изучать себя и в этом аспекте тоже. Нужно попробовать. Мышцы, которые испытывали непривычную нагрузку, перестали сжиматься; Феликс двигался внутри нее — садистски медленно. Юна приподнялась на локтях, чтобы посмотреть, что он с ней делает. Это зрелище заставило ее испытать одновременно и возбуждение, и стыд. Боже, она голая! С обнаженной грудью! Это невозможно. Он заметил ее взгляд; его губы шевельнулись в едва заметной снисходительной улыбке. Конечно, она выглядит наивной идиоткой. Девушка покраснела, встретившись взглядом с мужчиной. Он нажал на ее плечо, укладывая обратно; сразу стало гораздо тяжелее — скорость и амплитуда его движений резко увеличились; кроме того, теперь он двигался предельно глубоко, словно вбивая в нее кол. Живот у Юны заломило, как при самых худших месячных; тем не менее, всё-таки эта боль была другая — при всей ее мучительности в ней не было ничего нездорового и тревожащего. Боль пронизывала ее до темени; Юна невыносимо страдала, но безропотно проживала каждую минуту этого страдания, обреченно принимала этот опыт и мирилась с ним. Она сама это выбрала. Ей даже подумалось, что это генетическая память:
Боясь поверить себе, девушка ощутила, как в боль постепенно примешивается наслаждение. Она этого не вынесет. Боль вместе с удовольствием. Изощренный мазохизм. Как и вся ее жизнь. О, секс органично сюда впишется.
Дорогой профессор УКЛА же тем временем, очевидно, задался целью сломать все барьеры в ее несчастной голове и помочь ей преодолеть любые комплексы: он методично и бесцеремонно менял позы и решал за неё, что делать с её руками, ногами и телом, как их разместить относительно друг друга и как надолго. Видимо, не наврал — правда давно не было секса. Да может, не её он и хотел — просто потрахаться, а срослось только с ней? Юне казалось, что отбиты все внутренние органы; низ живота и бёдра ломило, руки и ноги тряслись от непривычной нагрузки. Девушка ощущала крайнюю беспомощность, все силы уходили на то, чтобы держать себя под контролем и не сжаться от страха; в расслабленном состоянии опыт — она это быстро поняла — давался гораздо проще, боль почти исчезала. Иногда мужчина стискивал её так сильно, словно жаждал полного обладания и хотел её пожрать без остатка; ощущать это было здорово — хотя Юна представляла, какие от подобных хваток останутся синяки. Тем не менее, она даже не пыталась как-то противиться тому, что он ей предлагал; она оказала Еремееву беспрецедентное доверие и целиком раскрылась навстречу новому опыту.
Как ни странно, этому способствовал боковой амиотрофический склероз; Юна приободрилась, вспомнив о страшном диагнозе, который поставила себе перед отъездом из России. Обреченному на смерть уже всё равно. Фатальная болезнь, в которой девушка была уверена, подарила ей свободу: теперь она могла позволить себе всё, что угодно, — все равно скоро отправится к праотцам. Секс, какой бы он ни был, по крайней мере, хоть отвлечься поможет. Где-то мелькнула мысль: хоть бы это не кончалось. Вот так бы и умереть. Было бы неплохо, если бы он сейчас убил её. Да что там неплохо — просто замечательно было бы. Пусть придушит, что ли. Или шею ненароком сломает, пока вертит туда-сюда.
Впервые кто-то другой, а не она сама, распоряжался ее телом; Юну трясло от возбуждения. Ощущать себя прикованной к мужчине и сдавленной его руками было потрясающе, несмотря на всю боль и чувство стыда. Кстати, чего она стыдится? Того, что голая перед ним — и позволяет ему вертеть себя как угодно? Нет… скорее, стесняется оттого, что это ее бывший начальник. Человек, с которым они когда-то давно встречались по рабочим вопросам.
Нет, и не поэтому тоже. Чёрт, почему же тогда? Это всё её мать. Она внушила Юне отвращение к сексу, к сексуальности, к собственному телу. Додумать эту мысль Юна не успела: удовольствие увеличилось в несколько раз и вытеснило боль. Все, что у нее в жизни было, потеряло всякую значимость. Когда ощущения достигли наибольшей остроты, это напрочь выбило девушку из реальности: она молча и с огромной благодарностью проживала волшебные мгновения, боясь шелохнуться. Феликс, с трудом приходя в себя, никак не мог отдышаться — но тоже не шевелился и наблюдал за ней, за тем, как черты ее лица искажаются от страсти и изумления. Юна не понимала, что происходит: ощущения поползли от ее измученного паха по позвоночнику, распространились в руки и ноги, и их тут же свело. В какой-то момент ощущения достигли пика; губы Юны дрогнули, но с них не сорвалось ни единого стона. Организм решил за нее и пережил все внутри, ничего не выпуская наружу. Внутри прошла атомная война, которая все выжгла и опустошила.
Юна покорно подождала, пока острые ощущения схлынут и дыхание выровняется, и открыла глаза. Она была сломана и добита. Как она до этого дошла? Что-то непонятное до сих пор владело её телом — словно искры после потушенного пожара, потрескивая, бегали по ней и никак не хотели остановиться. Девушка развернулась на живот и отползла к краю кровати. Зубы у нее постукивали; она задрожала, позволяя этим мерзким невидимым существам, которыми он ее заселил, захватить ее организм и снова возбудить её. Вдруг она осознала, что хочет продолжения — и перепугалась. Ничего себе! Она же не может пошевелиться! Тем не менее, глубоко в ней зародилось что-то новое. И оно только набирало силу.
— Ну хорош валяться, идём в душ. Надо продолжать, раз силы ещё есть, — мужчина поднялся, потянув ее за собой. Юна, покачиваясь, встала. Он выглядел сильно уставшим; но в глазах его горел непонятный огонёк.
Воду он включил едва тёплую; Юна не нашла в себе силы возражать.
— Не протестовала. — Он нагнулся, чтобы сполоснуть мыло с её ног. — Ишь ты. Не встречал такого беспрекословного самоотречения. Ты точно решила меня с ума свести.
Юна тихо стояла рядом, боясь пошевелиться. Казалось, что живого места у нее нет ни внутри, ни снаружи. Интересно, прекратилось ли кровотечение.