Язык русской эмигрантской прессы (1919-1939)
Шрифт:
Христу как символу спасения и защитнику людей противостоят сатана или антихрист [274] – представители мира зла (в синхроническом плане отождествляемого с коммунистическими идеями).
Не может быть мира между Христом и Антихристом [sic]! (Рус. правда. 1925. июль – авг.).
Кровавая река, кровь убитых и замученных наших братьев, протекла между вами и нами. Нет и не может быть мира между Россией и Интернационалом, между Христом и Сатаною [sic], между русским и коммунистом, между нами и вами (Рус. правда. 1925. сент. – окт.).
274
Символические (христианские и народные) ассоциации, дифференцирующие данные имена, приведены, напр., в [Кондратьева 1983].
Причем в ситуации религиозно-духовного выбора между русскими коммунистами и иностранцами, преимущество несомненно оказывается на стороне последних как принадлежащих к той же (как правило, христианской, мусульманской) вере. Напротив, проводниками антихристианских, богоборческих идей, «слугами» дьявола (сатаны, антихриста) и тем самым «лютыми врагами Христа» оказываются или «красные комиссары», или их сторонники:
Братья Русские! Встречая великий праздник Рождества Христова и Новый год под проклятым инородческим комиссарским игом, дайте в душе своей обет отдать все силы на то, чтобы гонимый красными слугами сатаны Христос, родившийся незримо в ваших сердцах, открыто воссиял на Святорусской Земле (Рус. правда. 1925. нояб. – дек.).
Россия допустила захватить власть над собой лютым врагам Христа, красным Комиссарам… (Рус. правда. 1925. июль – авг.).
Две гнусных цели имели в виду слуги Дьявола [sic], Комиссары, когда отравляли Святейшего [патриарха Тихона] (Рус. правда. 1925. июль – авг.).
Имя Иуда в европейской культуре является символом подлого лицемерия, низкого предательства; использование этого прецедентного имени в эмигрантской прессе мотивировалась потребностью, необходимостью распознания подлинных друзей и врагов России:
Преступной подлостью является споспешествовать иностранным изуверам навязать вредный ей [России. – А. З.] образ правления или просто грязными руками Иуды прекратив Ее существование, предав Ее, на произвол пиратствующих хищников (Рус. газета. 1937. № 1).
Итак, библионимы в эмигрантской прессе выступают как знаки, трактующие совершившиеся события не столько в социально-политической, материалистической плоскости (история «делается» людьми), сколько в теологическом: история – это промысел божий. Использование библейских прецедентных имен в эмигрантских текстах – это не просто дань прежней, дореволюционной традиции газетно-публицистического языка, широко применявшего данные феномены, это попытка перевести деятельность человека в область богословско-религиозной интерпретации. Именно с этим связаны эсхатологические и даже апокалиптические мотивы во многих эмигрантских газетах: революция – божье наказание России за ее грехи, за отступление, послабление в вере.
Теонимы (имена античных богов) намного реже употребляются в эмигрантской публицистике. С начала XX в. в русской литературе, публицистике активизировалось использование прецедентного имени Молох (у древних финикян: бог солнца, огня и войны, в жертву которому приносились человеческие жертвы, главным образом дети) в переносном значении «грубая, жестокая сила, требующая большого количества жертв». Социальным инициатором частого использования этого прецедентного имени послужила начавшаяся череда войн; ср., напр., название повести «Молох» А. И. Куприна. В эмигрантской прессе имя Молох выступает как символ милитаризованной эпохи с ее неисчислимыми человеческими жертвами:
Без всякого сопротивления пал оплот испанских республиканцев Барселоны – это давнишнее гнездо анархистов. Шестьдесят тысяч невинных людей принесены были там в жертву красному Молоху (Рус. голос. 1939. 5 февр. № 409).
Крест и Молох: капитализм, торговля, индустриализация… Золотой телец на торжище безумия. И – преступление. Нужда, гибель и смерть – таково искупление (Анархич. вестник. 1923. № 1).
Имя Магомет (основатель ислама, первый правитель мусульманского теократического государства) используется эмигрантами именно в европейском фонетическом обличье (в русской традиции чаще Мухаммед); в русском культурно-ментальном пространстве прецедентные аллюзии основаны на ассоциативных компонентах «авторитарность, безапелляционность, непогрешимость».
Сталин в своих ответах вещает как новый Магомет, носитель и выразитель абсолютной истины (Дни. 1925. 10 февр. № 687).
Прецедентное имя Юпитер (у древних римлян: верховное божество) используется эмигрантами для выражения идеи «предводитель, инициатор»:
На посту ректора [Тихонравов] вел неустанную борьбу с Катковым, этим Юпитером реакционной публицистики, находившимся в весьма двусмысленных отношениях к московскому [sic] университету (Огни. 1924. 28 янв. № 4).
Прецедентное имя Немезида (Немесида) (у древних греков: богиня мести) в эмигрантской газете приобретает аллегорический смысл – аналогичное возмездие рано или поздно настигнет совершившего/совершивших преступление:
Жданов… руководил на Урале расстрелами спецов, а в Нижнем Новгороде стоял во главе Чеки, причем заслужил там репутацию изувера. […] [О]н один из авторов сталинской «тактики», заключающейся в опозорении старых большевиков, в принуждении их, путем пыток, к самоошельмованию. Позорный конец они заслужили, но Немезиде было угодно, чтобы смерть они приняли от таких же палачей, таких же предателей своей родины, как и они сами (Возрождение. 1939. 7 июля. № 4191).
Итак, теонимы в качестве прецедентных имен употребляются для характеризации только негативных сторон какого-либо понятия или реалии, в отличие от библейских имен собственных, располагающихся по шкале позитивности – негативности. Кроме того, теонимы не имеют той доказательно-аргументирующей силы, как библионимы, выполняющие функцию всеобщей, универсальной (в пределах христианского мировидения) морально-этической мерки.
Литературные антропонимы – это имена литературных персонажей, прошедшие стадию культурно-языкового обобщения, символизации и ставшие прецедентными наименованиями. Такие имена нечастотны в нашем корпусе. Примечательно, что основным «поставщиком» прецедентных имен, имеющих характеризующе-модальную функцию, служили тексты Достоевского; далее следуют Салтыков-Щедрин, Гоголь. Используются следующие номинации: смердяков как выразитель идеи «все дозволено» (по имени героя из романа Достоевского «Братья Карамазовы») и производное с обобщенно-символическим смыслом смердяковщина («моральная вседозволенность»), Лебядкин в обобщенном значении «бездарный, пошлый графоман; паяц» (персонаж романа Достоевского «Бесы»), угрюм-бурчеевский (< Угрюм-Бурчеев, персонаж романа М. Е. Салтыкова-Щедрина «История одного города»), помпадур (очерк М. Е. Салтыкова-Щедрина «Помпадуры и помпадурши»), держиморда («тупой исполнитель грубой власти» – по имени полицейского в комедии Гоголя «Ревизор»), хлестаковский (< Хлестаков; из той же пьесы Гоголя).
Южные газеты Врангелевского [sic] толка за июль месяц, когда положение Врангеля было сравнительно хорошо и когда признание его Францией и объединение с Махно наполняли приютившую в Крыму реакцию радостными надеждами, дают тем не менее безотрадную картину бесшабашного хозяйничанья Пильцев, Кривошеиных, Глинок, Гербелей, жандармских ротмистров и помпадуров всех чинов и званий (Воля России. 1920. 14 сент. № 2).
…гитлеровская угроза заставляет кремлевских держиморд идти на уступки народу… (Рус. газета. 1937. № 1).
…льстивые выверты и фокусы вот уже семнадцать лет спасающие от расправы бренную толстовскую [имеется в виду А. Толстой. – А. З.] шкуру, обходятся писателю недешево. Поневоле научился он в совершенстве говорить и писать на рабьем эзоповском языке пьяного прощалыги [sic] Лебядкина (Возрождение. 1939. 14 июля. № 4192).
Смердяковы-сталины показались народу людьми в пустыне нашего безлюдия. Им на Россию – наплевать. Были бы они живы, их «партия» и их «идеология» (Единый фронт новой России. 1936. 19 янв. № 19).
Л. Г. Корнилов стал известен всей России телеграммой правительству: «требую прекращения преступного правления». Кто станет известен теперь наступлением на мировую смердяковщину? (Единый фронт новой России. 1936. 19 янв. № 19).
Если даже предположить самое худшее, поверить, что Сталину удастся его безумный угрюм-бурчеевский план ввести под видом совхозов и колхозов в России всеобщее крепостное право, все же русский народ не выдержит этого рабства, взорвет византийско-коммунистическое царство и поделит землю на… участки. Тогда он потребует на них «крепостей» (Руль. 1930. 2 янв. № 2767).