Язык русской эмигрантской прессы (1919-1939)
Шрифт:
Гораздо реже используются имена литературных персонажей западных писателей: Робинзон (герой романа Д. Дефо «Жизнь и необыкновенные приключения Робинзона Крузо»; символ человека, попавшего в экстремальные условия, но несгибаемого, мужественного, ищущего выход из самых затруднительных ситуаций), Тартарен (герой романа А. Доде «Необычайные приключения Тартарена из Тараскона»; имя стало нарицательным, характеризуя болтунов, лжецов и хвастунов):
[Много русских] в Юж[ной] Америке, разбросанных по всем уголкам этого нового материка. Многие их этих русских Робинзонов переживают самое отчаянное положение… (Рус. газета. 1937. № 3).
Дальнейшее повествование о себе варшавского Тартарена-ренегата имеет тот же хлестаковский характер [оценка интервью Б. Савинкова, данного им в Варшаве. – А. З.]. […] Политическая сторона его интервью, выражающая чаяния не только Тартарена-ренегата, но и некоторых «патриотических» кругов, заслуживают особого суждения (Воля России. 1920. 17 сент. № 5).
Литературные антропонимы немногочисленны на страницах эмигрантской прессы, но заметна тенденция использования литературных имен в качестве прецедентных фактов из текстов Достоевского, Салтыкова-Щедрина и Гоголя, что объясняется, в первую очередь, актуальностью для эмигрантского культурно-интеллектульного обихода имен тех литературных персонажей, которые послужили предсказывающими, прогнозирующими, пророческими для социально-политических процессов в России конца XIX – начала XX в.
Выводы
1. Эмигрантская публицистика широко использует реальные имена как прецедентные факты в целях экспликации поляризации мира: с одной стороны, противопоставляются зарубежные имена исторических деятелей русским политическим, культурным персонажам, с другой – позитивно окрашенные названия (Русь, Россия) новым, советским (СССР, Советская Россия).
2. Среди нереальных имен собственных первенство держат библионимы, распадающиеся на две неравные группы: обозначений Христа, Бога и их антагонистов – Сатаны, Антихриста. Такая бинарная оппозиция неслучайна: прецедентные имена переводят дебаты о социальной борьбе между «красными» и «белыми», между эмиграцией и большевиками в плоскость религиозно-богословских апокалиптических ожиданий и предсказаний. Теонимы (как другая часть нереальных онимов) имеют преимущественно негативные коннотации; библионимы по степени прагматической насыщенности и культурной значимости значительно превосходят культурно-языковой потенциал имен языческих богов.
3. Литературные антропонимы не являются частотным компонентом эмигрантской прессы, но среди них вектор прецедентности со всей очевидностью направлен к текстам русских писателей (Достоевский, Салтыков-Щедрин, Гоголь); апелляции к персонажам произведений иностранных литераторов единичны.
4. Прецедентные ситуации
Прецедентная ситуация – это факт, событие, когда-либо бывшее в реальной действительности и выполняющее в культурно-речевой практике функцию идеальной, эталонной модели для объяснения, комментария какого-либо явления, апеллирующее к явлениям прошлого и т. д. благодаря коннотативному компоненту в смысловой структуре языкового феномена (слова, словосочетания, пропозиции) [Гудков 1996; Красных 2001]. Прецедентные ситуации должны быть: 1) знакомы большому числу индивидов; 2) актуальны; 3) достаточно частотны. Прецедентными ситуациями могут становиться значимые события (988 г. – год крещения Руси, 1937 год – начало сталинских репрессий, 1985 г. – начало перестройки и т. д.), фрагменты мифов, литературных текстов, высказываний (сизифов труд, тридцать сребреников, окно в Европу и т. д.), получившие обобщенное значение и ставшие не только воспроизводимыми стереотипными элементами, но и смыслопорождающими символами.
В нашем корпусе содержится значительное количество языковых феноменов, являвшихся прецедентными ситуациями в эмигрантской прессе. Их использование в подавляющем большинстве случаев выступало одним из инструментов негативной характеризации советского строя.
1. Прецедентные ситуации, мотивированные историческими событиями и выраженные идиоматическими выражениями: Варфоломеевская ночь, мамаево побоище, Юрьев день, кровавая баня, татарское (большевистское, коммунистическое, чужеземное) иго:
…продолжающаяся вот уже 20 долгих лет безпросветная [sic] Варфоломеевская ночь (Рассвет. 1937. 11 февр. № 35).
Во время сплошной коллективизации – этого крестьянского мамаева побоища – было истреблено до 5 миллионов самых крепких хозяйств… (Сигнал. 1939. 1 апр. № 52).
В конце декабря прошлого года настал Юрьев день и для рабочих. Они теперь прикреплены к заводам. Вся трудовая жизнь рабочего отмечается в книжке, без которой он не может поступить ни на один завод, ни на одну фабрику (Сигнал. 1939. 1 апр. № 52).
Мировая война освободила славянские нации; ни одна из них уже не находится более под чужеземным игом, Славянство [sic] предстало перед миром освобожденное от оков, как самостоятельная действенная сила на арене истории (Огни. 1924. 7 янв. № 1).
…если познакомиться с теперешней жизнью наших несчастных крестьян в губерниях, не освобожденных еще от большевистского ига, худшего, чем татарское, – то становится страшно за наш народ… (Голос Родины. 1919. 11 мая. № 262).
В первый раз после остановки в течение 4-х недель сегодня вышли в Мюнхене буржуазные газеты. Все они выражают радость по поводу освобождения от коммунистического ига (Голос Родины. 1919. 6 мая. № 257).
Как видно из этих примеров, апелляция к прошлой русской истории, на протяжении которой концепт иго приобрел характерные для русского культурного сознания коннотации, в эмигрантской прессе оказался востребованным и очень частотным. Этот же идеологический концепт в иных прагматических рамках использовался и в советской публицистике, где этим характеризующим знаком именовали царское, дореволюционное прошлое [275] или современное империалистическое (фашистское, буржуазное) настоящее. [276]
275
«Это было в то время, когда наш трудовой народ стонал под игом царя и проливал свою кровь на потеху и для наживы буржуев всех стран» (Дальне-Восточные [sic] известия. 1918. 6 авг.).
276
«Западная Украина и Западная Белоруссия, освобожденные от ига польских панов, искони составляли неотъемлемую часть русского государства» (Пропагандист и агитатор РККА. 1939. № 21); «СССР борется против версальского ига, наложенного империалистическими странами-победительницами на целый ряд европейских стран» (Изв. 1931. 6 марта).
2. прецедентные ситуации, обозначающие русские исторические реалии и получающие политико-идеологическую прагматическую актуализацию с помощью атрибутивных конкретизаторов или контекста: (советская) земщина, коммунистическая, колхозная барщина, (советская) опричнина, опричники (Ивана Грозного -> советские, сталинские).
Обязательными кандидатами на выборах [в Верховный Совет СССР] являются: Сталин и все его ближайшее окружение; Ежов и его пять главных помощников (Чернышов, Бельский, Рыжов, Фриновский, Дагин); на местах – также местные советские заправилы. Подготавливается, таким образом, парламент чекистов. «Земщина» вынуждена будет голосовать за «опричнину» (Возрождение. 1937. 20 нояб. № 4107).
Через пять лет весь Русский народ, все сто с лишним миллионов будут обращены окончательно в крепостных кабальных рабов. Крестьяне будут прикреплены к своим колхозам, где будут отбывать коммунистическую барщину, такую жестокую, какой не знали и в самые древние, стародавние времена подлинного крепостного права (Рус. правда. 1930. июль – авг.).
…колхозники сговариваются между собой и укрывают от казенной сдачи все, что возможно. Эти «излишки» красному начальству приходится вышибать из народа посылкой разных реквизиционных отрядов и ударных партийных бригад. […] Всюду крестьяне всей душой ненавидят колхозную кабальную барщину (Голос России. 1932. июль. № 12).
Карательные экспедиции действовали в деревне, подобно опричникам Ивана Грозного. […] Благодаря варварской системе заложничества и круговой поруке, были пролиты потоки невинной крови (Анархич. вестник. 1924. № 7).
У нас не было бы никаких оснований скорбеть о разгроме старой коммунистической партии, если бы поворот не сулил усиления сталинской власти при помощи натасканных на курсах новых его опричников… (Меч. 1937. 4 апр. № 13).
Большую семантическую и прагматическую нагрузку в эмигрантской прессе получил тематический ряд, связанный с понятием крепостного права. Анархические газеты применяют прецедентный феномен «крепостничество» (в рамках общей идеологии анархизма) как синоним несвободы человека в современном мире вообще.
В Австрии – полный хозяйственный застой, при политической смерти страны и при возвращении ее чуть ли не к крепостному труду… (Анархич. вестник. 1923. № 2).
Из глыб камня и железа руками промышленных рабов, крепостных церкви и «партийных работников» можно строить лишь вавилонские башни (Анархич. вестник. 1923. № 1).
В монархических и правых изданиях встречается узкая и широкая интерпретация данного понятия: с одной стороны, это метафорический инструмент, позволяющий найти адекватную (с точки зрения эмигрантов) историческую аналогию советской системе колхозов и совхозов:
Крестьяне чувствуют, что все равно они будут разорены: что все равно волей-неволей придется пойти в колхозы не то в качестве батраков, не то в качестве новых крепостных (Сегодня. 1930. 15 янв. № 15).
…ввести под видом совхозов и колхозов в России всеобщее крепостное право… (Руль. 1930. 2 янв. № 2767).