Язык русской эмигрантской прессы (1919-1939)
Шрифт:
с другой стороны – это модально-оценочный знак сущности советского строя вообще:
Русская Земля полна страданий, там царствует рабство, небывалая эксплоатация [sic], новое крепостное право (Рус. газета. 1937. № 3).
Давно ведь инициалы правящей в СССР партии – ВКП расшифровываются в народе как «второе крепостное право». (Меч. 1937. 6 июня. № 21)
3. наименования государственных и военных реалий. В первую очередь сюда относятся прежние, дореволюционные обозначения и явления, утратившие свое значение в советской жизни: скипетр, андреевский морской флаг, императорский штандарт, трехцветный национальный флаг, (разг.) Егорий («орден св. Георгия» [277] ), (разг.) егорьевская медаль («медаль св. Георгия для отличия нижних воинских чинов» [278] ), а также те немногочисленные зарубежные прецедентные ситуации, которые инициировали появление специфических феноменов в эмигрантском публичном дискурсе, напр. Третий Рейх. Использование старых символов государственной, царской власти в среде монархической эмиграции легко объясняется переносом многих моделей социальных, политических, экономических взаимоотношений людей из прежней России в диаспору, стремлением сохранить национальные святыни.
277
Военный орден Святого Великомученика и Победоносца Георгия был учрежден 25 ноября 1769 г. Екатериной Второй согласно идеям Петра Великого. Орден имел четыре степени.
278
Георгиевская медаль была учреждена 10 августа 1913 г. вместо медали «За храбрость», учрежденной в 1878 году, и причислена к Военному Ордену Святого Великомученика и Победоносца Георгия. Имела четыре степени.
Над президиумом был широко развернут большой Императорский Штандарт как символ монархической сущности РНСУВ. По обе стороны штандарта были подняты российские флаги – трехцветный национальный и Андреевский морской (Сигнал. 1939. 1 апр. № 52).
Кроме того, в зарубежье в 20–30-е гг. в изобилии появилась военно-мемуарная литература, выполняющая разные функции:
1) реабилитация пошатнувшегося и далеко неоднородного в своих основах «белого» движения;
2) поддержание военного духа и, главное, веры в скорейшее возвращение на Родину в среде военной (и не только) эмиграции;
3) поддержание (и в определенном смысле провоцирование) ностальгических переживаний, аллюзий оставшейся не у дел многосоттысячной армии военных;
4) стремление некоторых военных заработать на жизнь литературным трудом.
Военная мемуаристика в немалой степени способствовала сохранению в эмигрантском узусе прежних военно-государственных понятий, в советском обиходе смещенных на периферию и табуизированных.
Прибывают пополнения. […]…среди прибывших… молодой солдат… просит немедленно пустить его в «разведку». Его зовут к ротному. Да, молодой солдат Петухов, неграмотный крестьянин, хочет сразу же заслужить «Егория». […] Петухов с темнотой ушел, запасшись для чего-то крепкой веревкой. […] На солнечном восходе Петухов «представил» командиру роты связанного веревкой германского солдата. Узнав, что его ждет за этот подвиг благодарность командира полка, но еще не «Егорий», он снова ушел «в разведку» […] В полдень был представлен «ерманский унтерцер». Но Петухову говорят, что за это вероятно ему выйдет «егорьевская медаль», а не сам «Егорий». Поел, и опять «в разведку» (Рус. голос. 1934. 29 июля. № 173).
Среди прецедентных имен-ситуаций отметим использование название Великая война (Первая Мировая война), использовавшееся в монархической печати с позитивной коннотацией. Этот термин был вытеснен из советского политико-идеологического официоза:
В библиотеку Музея [памяти Императора Николая II] поступил из Сан-Франциско № 145–6 «Вестника О-ва [общества] Ветеранов Великой войны»… (Рус. голос. 1939. 12 марта. № 414).
[Автор письма в газету], с детства воспитанный прочно в основах Христовой веры, не мудрствуя лукаво, но твердо исповедуя Святость присяги на Евангелии и Кресте… честно исполнял свой долг перед своим Императором и Родиной… Когда же Великая война поставила его лицом к лицу с опасностью и ежеминутной возможностью смерти, то вера еще более утвердила в нем сознание Божьей воли и величие Христова учения (Голос России. 1931. 1 окт. № 3).
Наименование Третий Рейх [279] активно осваивалось эмигрантами фашистского толка и выступило в идеологии русского фашизма мотивирующей базой (как в языковом, так и социально-политическом смысле) окказионализма Третья Россия:
Одновременно с провозглашением Словакией независимости Чехия была присоединена к Третьему Рейху, став при сохранении культурной автономии простой провинцией Германии (Сигнал. 1939. 1 апр. № 52).
На очереди… объединение отдельных ручейков Русского Фашистского движения. Духовная связь уже есть. Дело за связью организованной. Она придет сама собой, в вихре национальной революции, тогда, когда сольются воедино ручейки дальневосточного Русского фашизма, фашизма подъяремного, Союза младороссов и РОНД-а, когда появится единая всероссийская партия Третьей России, когда под грохот финальных взрывов над освобожденной Русской землей зазвучит ликующее «ура» (Младоросская искра. 1933. 15 нояб. № 34).
279
Классификация гитлеровских историков использовала прецедентный феномен, Римскую империю, для пропаганды идей преемственности между Римом и Берлином: Первый Рейх (962– 1806 гг.) – это священная Римская империя; Второй Рейх (1871–1918 гг.) – Германская империя; Третий Рейх, das dritte Reich (1933–1945 гг.), – фашистская Германия.
Легкость образования нового публицистического обозначения уже была отчасти «запрограммирована» русским культурно-историческим сознанием: концепция «Москва – Третий Рим» на протяжении веков служила церковно-политическим обоснованием своеобразия пути России. В эмиграции эта идея активно разрабатывалась евразийцами, отводившими России мессианскую роль: указать миру пути выхода из революционного кризиса, который воспринимался ими не только как только российский, национально-русский, но и как мировой. Поэтому сопряжение гитлеровской идеологии, также возложившей на себя мессианские функции, с православно-историческими аллюзиями в эмигрантском интеллектуальном поле не случайно.
4. прецедентные ситуации, обозначающие праздники, памятные даты и их атрибуты. Очень многие праздники и сопутствующие им атрибуты после социалистической революции 1917 г. были запрещены и вышли из советского календаря; особенно это касается религиозных празднований. В жизни эмигрантов все дореволюционные памятные даты, символика, атрибутика сохраняли свой прежний статус. Эмигрантская публицистика, с одной стороны, активно использует старые номинативные единицы с обозначением праздников (религиозных, государственных), с другой – живо и остро реагирует на те календарно-обрядовые новшества, которые происходят в советской действительности. Многие эмигранты сохраняли приверженность православному церковному календарю, поэтому очень часто хронологическая привязка какого-либо мероприятия, события осуществлялась именно к церковному празднику: сочельник, рождественский пост, Рождество Христово, светлый праздник Святой Пасхи (пасха продолжала оставаться главным церковным праздником для православных), праздник Казанской Божьей матери, рождественские каникулы, день православной культуры и под.:
Лэди Хустон [sic], внесшая первую тысячу фунтов в фонд комитета христианского протеста против религиозных преследований в России, прислала в сочельник на имя председателя комитета чек на 5000 ф[унтов] (Руль. 1930. 1 янв. № 2766).
Поздравляю всех Русских людей со Светлым Праздником Святой Пасхи. Радость этого вечного торжества из торжеств да воссияет над измученной Родиной Нашей и поддержит дух веры в милость Божию в душах страждущего Русского народа [послание «От Главы Российского Императорского Дома»] (Рус. голос. 1939. 9 апр. № 418).
Сколько людей и даже можно сказать целых народов равнодушно проходят мимо торжественной пасхальной вечери, увлеченные своими будничными делами, спеша кто на село, кто на куплю свою. Они не замечают, что уходят от Пасхи, они действительно отходят от жизни и истощают родники последней (Рус. голос. 1939. 9 апр. № 418).
Пасхальное послание Председателя Архиерейского Синода к зарубежной пастве (Рус. голос. 1939. 9 апр. № 418).
…в Таллине… во время рождественских каникул состоятся ещё три учительских съезда (Вести дня. 1939. 28 дек. № 295).
В третий день праздников Рождества Христова в Нарве… загорелся дом купца Кубышкина… (Вести дня. 1939. 28 дек. № 295).
Начинается торжественное заседание, посвященное Дню Православной Культуры… (Младоросская искра. 1933. 15 авг. № 32).
В субботу 28/15 июля в день св. Равноапостольного Князя Владимира русский Белград по установившейся традиции празднует день русского церковно-народного единения, память основоположника Русской Культуры, «Славу» русского народа (Рус. голос. 1934. 29 июля. № 173).
Разумеется, в бытовой жизни эмигрантов продолжали сохраняться церковные праздники и их атрибуты, а в речевой практике – их языковые наименования:
Принимаются заказы на пасхальные окорока, куличи, сырные пасхи и пасхальный сыр (Рус. голос. 1939. 26 марта. № 416).
Исповедь детей, желающих говеть Рождественским постом, в храме Христа Спасителя в Аньере, назначена на субботу 5 января в 17 час. Причащение на другой день за литургией (Возрождение. 1935. 2 янв. № 3500).
В Рождественский сочельник во Свято-Покровском храме… совершено будет великое повечерие и праздничная утреня… (Последн. новости. 1940. 2 янв. № 6854).
…для желающих разговляться в очаге союза [русских сестер милосердия] будет устроено в пасхальную ночь разговленье (Возрождение. 1935. 14 марта. № 3571).
Много удовольствия доставили детям показанные им веселые фильмы, а также – как всегда – прибытие с нетерпением ожидаемого рождественского деда, [280] щедро наделившего подарками маленьких участников этого веселого празднества (Руль. 1930. 2 янв. № 2767).
280
Это обозначение восходит к дореволюционной речевой практике. В середине 30-х гг. XX в., вместе с официальным разрешением в СССР новогодних праздников и установки елки, прежнее наименование было трансформировано по идеологическим и атеистическим мотивам: искоренить упоминание религиозного атрибута и использовать литературное обозначение Дед (дедушка) Мороз. Персонифицированный образ Деда Мороза в русской культуре сложился только к концу XIX – началу XX в.; в литературе это также нашло отражение: А. Н. Островский «Снегурочка», Н. А. Некрасов «Мороз, Красный нос», В. Я. Брюсов «Царю Северного полюса».