Язык русской эмигрантской прессы (1919-1939)
Шрифт:
Эмигрантская пресса во многом ориентируется на образцы газетно-публицистического лексикона и стиля, сформированного еще до революции, в доэмигрантский период. Уже тогда газетно-публицистическая речь обладала «широким спектром слов-опор («сигналов») – языковых символов различных общественно-политических, религиозных, философских и литературных школ и направлений. Созданные первоначально для обозначения какой-то конкретной ситуации, такие слова становятся обобщенными социальными и философскими формулировками, подразумевающими известный подтекст» [Лексика 1981: 317]. Вместе с тем эмигрантская публицистика гораздо более живо реагировала на зарубежную реальность, чем в дореволюционное время, что совершенно естественно объясняется или непосредственным контактированием эмигрантских журналистов с политическими правящими кругами стран, где проживала русская диаспора, или близостью к ним. Кроме того, советская печать также составляла один из постоянных и важнейших источников словарных пополнений лексического состава эмигрантской прессы. Таким образом, эмигрантскую прессу ни в коем случае нельзя характеризовать как застывшую, законсервировавшуюся, остановившуюся в своем развитии. Другое дело, что в сравнении с формирующимся советским газетно-публицистическим стилем, ломающим старые дореволюционные лексико-стилистические каноны и создающим новые на базе общей тенденции демократизации языка, эмигрантская пресса сохраняет уже наработанные газетные приемы. Динамика лексического состава эмигрантской прессы определяется, в частности, комбинацией следующих компонентов:
1. сохранение старых лексических средств, называющих те или иные понятия, реалии, ставшие историзмами в советской действительности.
2. активное проникновение иноязычных лексико-семантических средств.
3. включение в эмигрантский лексикон и интерпретация на страницах эмигрантских газет лексических советизмов.
4. формирование семантических отношений (синонимия, антонимия, ключевые слова (key words), квазисинонимия, паронимия), отражающих сетку понятий в эмигрантской жизни и речевом узусе.
Далее мы сосредоточимся на рассмотрении некоторых лексико-семантических групп слов, имеющих специфику использования в эмигрантской прессе, а также на анализе семантико-прагматических механизмов, участвующих в создании тех или иных смысловых связей между лексемами и лексико-семантическими группами.
1. Типология лексических средств в эмигрантской прессе
Одной из характерных особенностей языка эмигрантской прессы являлось сохранение старой лексики, смещенной на лексико-семантическую периферию в послереволюционном языковом обиходе.
1. монархическая лексика: империя, имперский, монарх, монархический, царь, царский, император, императрица, князь, трон, король и др., а также традиционные перифрастические обозначения, риторические устойчивые обороты монархической власти и наименования членов царской семьи. В монархическо-патриотических и военных печатных изданиях эта лексика вполне обычна и используется с положительной коннотацией. Сохранение монархической лексики в узусе монархистов выполняло важную прагматическую функцию, она использовалась либо с ностальгическими аллюзиями, обращенными к утраченной родине, либо с надеждой и верой в скорейшее крушение большевизма и восстановление монархии.
Было действительное и полное единение Императоров Русского национального правительства с Русским народом в великом деле защиты идеи Славянства и, в частности, Сербии (Рус. голос. 1934. 29 июля. № 173).
Движение, возглавляемое Его Императорским Величеством, сперва как Блюстителем Государева Престола, а затем как Законным Императором Всероссийским, никогда не имело и иметь не могло партийного характера (Рус. стяг. 1925. 4/7 июня. № 1).
Особую значимость для монархистов имело сохранение монархии в дружественной Сербии как свидетельство духовной близости и взаимопомощи двух народов в трудные минуты истории: помощь сербскому народу со стороны России в XIX в. и, в качестве благодарного ответа, помощь Сербии русским беженцам после событий 1917 г. Именно поэтому монархические газеты так охотно используют монархические титулы при назывании сербского короля не только в качестве принятых клишированных номинаций, но и с прагматическими интенциями, аллюзиями (историческими, ностальгическими, индивидуальными):
Мы, нашедшие гостеприимный приют под кровом Югославянской Державы, с доблестными братьями Сербами коей спаяны пролитой в 1914–1917 гг. кровью, счастливы в эти великие исторические дни из глубины души и сердца воскликнуть: Да здравствует на многая лета Его Величество Рыцарь-Король Александр I, Его Августейшая Семья и Его народ! Да воскреснет наша Родина – Великая Россия! (Рус. голос. 1934. 29 июля. № 173).
9 октября злодейской и святотатственной рукой убит Его Величество Александр I-ый Король Югославии. Убит Король-Воин и Рыцарь, Король-Отец и верный Друг, Король-Славянин… (Рус. голос. 1934. 14 окт. № 184).
Напротив, очень скромно и только с негативной окраской монархическая терминология представлена в анархических газетах, где она используется в более абстрагированном смысле – осуждения несправедливости современного мироустройства вообще, поэтому лексемы данной семантической группы употребляются в символическом значении, как знаки политических понятий и идей:
Товарищи и читатели не посетуют на нас за то, что наши сообщения из России пока крайне скудны. Одно из последствий большевистской реакции состоит в том, что и для нас – анархистов – границы России закрыты, как это было и во времена царизма (Анархич. вестник. 1923. № 1).
Империи и монархии, республики, лиги наций – порождение дьявольских сил; пушки, дредноуты, удушливые газы, истребительный огонь; тюрьмы, виселицы, электрические кресла… (Анархич. вестник. 1923. № 1).
Абсолютная монархия, представляющая собою, так сказать, фетишистский период в истории развития государства, где царь является наглядным выражением всей системы, обращалась с широкими народными массами своих бесправных подданных, как с большим дойным стадом (Анархич. вестник. 1923. № 5–6).
Таким образом, прагматический потенциал монархической лексики в изданиях разной политической ориентации оказывается в эмигрантском дискурсе неоднородным: монархические газеты в использовании такой лексики стремятся передать коннотации, связанные с индивидуальными или групповыми эмоционально-психологическими позитивными аллюзиями, анархическая же пресса оперирует монархической лексикой в ее негативно-модальной интерпретации.
2. национально-этническая терминология в эмигрантских газетах не претерпела каких-либо изменений, в отличие от советских газет, где в 20-е гг. последовательно устранялись такие лексические единицы, как инородец, самоед, иноплеменный, великоросс, малоросс и др., которые в своей внутренней форме могли содержать негативные этнические коннотации, оскорбляющие национальные чувства того или иного народа. В эмигрантской публицистике все прежние национально-этнические номинации сохраняются: самоед [147] , инородец, инородческий. [148]
147
В СУ: «прежнее, ныне не применяющееся название ненцев».
148
В СУ с пометой: офиц.(иальное) дореволюц.(ионное).
Лекция об инородцах и евреях в истории России [объявление] (Рус. голос. 1939. 5 марта. № 413).
По свидетельству крестьян, переселенных из Бийск-Барнаульского района на Амур, бывших в декабре 1932 года свидетелями разыгравшихся в названном районе событий, возстание [sic] подняли инородцы калмыки, кочевники… выведенные из терпения грабежом и насилиями советских чиновников (Голос России. 1933. янв. – февр. – март. № 17–18–19).
Птичий промысел на далеком Севере… сводится к убою линных гусей, собиранию гагачьего пуха и эксплоатации [sic] птичьих базаров, т. е. убою кайр и собиранию их яиц. До последнего времени яйца собирались самоедами и промышленниками Новой Земли (Рус. газета. 1937. № 1).