За час до полуночи (пер. Максима Дронова)
Шрифт:
– Дурак, разве убивают собственного деда? Убирайся.
Он вывернул «вальтер» из руки сторожа, положил оружие в карман и подтолкнул сторожа к будке. Ворота, вероятно, работали от электропривода. Они с легким скрипом раскрылись, и Марко присоединился к нам.
– Я прокачусь с вами до дома.
Он опустился на заднее сиденье рядом с Берком, и Чиччио медленно повез нас по дорожке.
– Да, времена меняются, – сказал я Марко. – Попасть в форт Нокс, наверное, легче.
– Поверх стен проходит электронная система, – серьезно сказал он. – Чтобы никто не мог
– Весело вы живете.
Моя ирония, вероятно, не дошла до него, или он предпочел не заметить ее.
– За последние несколько лет на жизнь капо было совершено восемь покушений. Приходится быть начеку. Кто этот человек, которого ты привез с собой? – добавил он совершенно тем же тоном.
– Мой друг – полковник Берк. Он решил, что мне может понадобится помощь.
– Я ощущаю оружие у него в кармане. Это очень некстати. Скажи, что оно ему не понадобится.
– Моего итальянского вполне хватает, чтобы понимать, о чем речь, – произнес Берк и переложил свой «браунинг» в другой карман.
«Мерседес» остановился у подножия широких ступеней, поднимавшихся к гигантской дубовой двери, обитой железом, в которую, как я предполагал, в свое время вонзилась не одна стрела.
Мне вдруг показалось, что вплоть до этого самого момента чувство реальности у меня каким-то образом отсутствовало. Ведь только теперь я снова был дома, возвратясь в исходную точку. Однако, все-таки какая-то весьма существенная часть меня отказывалась поверить в это.
Берк двинулся за мной, а Марко приказал Чиччио переставить машину во двор с задней стороны дома. Когда «мерседес» медленно отъехал, я обернулся и, увидел стоящего на крыльце деда.
* * *
Дед был таким же высоким, как Берк, однако казался ниже из-за того, что плечи немного ссутулил возраст. Теперь ему, должно быть, лет шестьдесят семь или шестьдесят восемь. Все же его длинные волосы и тщательная ухоженная бородка еще не совсем обесцветились.
Если сказать о том, что у него был вид римского императора, то, значит, пришлось бы вспомнить то время, когда неугомонный искатель приключений получил необъятную власть над людьми и без каких бы то ни было угрызений совести стал пользоваться ею.
У него было запоминающееся лицо, на котором присутствовали безжалостность, надменность, а также гордость и недюжинный ум. Он, как всегда, был элегантно одет, несмотря на «моду» некоторых капо в старину выглядеть как можно более неряшливо на людях, как бы подчеркивая этим свою власть и влияние. Но не таким был Вито Барбаччиа: сын нищего крестьянина оставил свои отрепья в далеком прошлом.
Дед был в летнем костюме кремового цвета, сшитом по последней лондонской моде, в бордовой рубашке с темно-синим шелковым галстуком. Сигара во рту была длинна, как обычно, а старая трость черного дерева – если, конечно, это была та самая трость, которую я помнил, – содержала в себе остро отточенный стальной
Пока я медленно брел вверх по ступенькам ему навстречу, дед молчал. Оказавшись чуть ниже его, я помедлил, а он пристально смотрел на меня сверху вниз, не произнося ни слова, а затем раскрыл объятия.
Он был силен по-прежнему – я ощутил это, пока дед долго прижимал меня к себе. Потом он расцеловал меня в обе щеки и слегка отодвинул, снова глядя мне в глаза.
– Да, ты, оказывается, вырос, Стейси – вырос, мой мальчик.
Я повернулся к поднимавшемуся по ступеням Берку и представил их друг другу. Голос с трудом повиновался мне, а глаза подернулись дымкой. Почувствовав мое состояние, дед взял меня за руку.
– Пойдем, пойдем в дом. Марко угостит вас выпивкой, полковник, пока я перекинусь парой слов со своим внуком.
Когда мы проходили через гигантскую дверь, у меня совсем пересохло в горле. Странно, что никогда не прекращаешь любить тех, кто тебе дорог, даже несмотря на то, что они могли совершить.
* * *
Когда я вошел в комнату деда, то будто погрузился в прошлое. Комната выглядела по-прежнему внушительно – по стенам стояли полки с многочисленными книгами, большинство из которых были прочитаны дедом, а в камине весело потрескивали поленья, и этот звук казался мне громким в тишине. Сверху на меня смотрела мама с написанного маслом портрета, который дед заказал одному английскому художнику в ту пору, когда мне было четырнадцать. Я тоже был представлен здесь на многочисленных фотографиях, запечатлевших все стадии моего роста.
Пианино стояло на старом месте у окна – концертный «бернштейн», который дед специально заказывал для меня в Германии. Всё только самое лучшее. Я стоял, глядя на клавиши, потом извлек пару нот.
За спиной закрылась дверь. Когда я обернулся, дед наблюдал за мной. Так мы и стояли, глядя друг на друга через комнату, и я первый раз в жизни совершенно не знал, о чем говорить. Дед понял мои чувства и улыбнулся:
– Сыграй что-нибудь, Стейси, оно настроено. Я регулярно приглашаю настройщика из Палермо.
– Это было так давно, – сказал я. – В тех местах, где мне приходилось бывать, подобных инструментов не встречалось.
Дед ждал, не двигаясь с места, и я присел на крутящийся стул, помедлил немного и начал играть. Только на середине произведения я осознал, что играю, каким-то отголоском памяти или ассоциативно. Равель, «На смерть Инфанты». Последняя вещь, которую я исполнял в этом доме в ночь перед похоронами матери. Её любимая вещь.
Сфальшивив, я остановился и тут же услышал резкий голос:
– Продолжай, продолжай!
Музыка снова завладела мной – музыка высшей пробы, которая струилась, словно вода по камням, никогда не заканчиваясь. Я забыл, где находился, забыл обо всем на свете, кроме музыки, и плавно перешел к импровизации Шуберта.
Когда я закончил и последний звук угас, я поднял голову и увидел, что дед стоит и пристально смотрит на портрет. Затем он повернулся ко мне и серьезно кивнул:
– Твоя музыка снова здесь, Стейси. Несмотря ни на что. Она была бы довольна.