За час до полуночи (пер. Максима Дронова)

Хиггинс Джек

Солнце скрылось, а с моря надвинулись облака, гонимые холодным ветром. Когда мы достигли монастыря, я сказал кучеру подождать и вышел.

– Извините меня, синьор, – сказал старик, – у вас кто-нибудь похоронен здесь? Кто-то близкий?

– Моя мама.

Странно, но только теперь, в этот самый момент, я почувствовал внутри себя боль, которая поднималась, как наводнение, и грозила переполнить меня, поэтому я повернулся и пошел. Старик перекрестился.

Пройдя через боковые ворота под крытой аркадой, я очутился в небольшом монастырском дворе, где великолепный фонтан в арабском стиле разбрасывал в воздухе

причудливые струи, напоминающие серебристые цветы. Дальше, за следующей аркой, находилось кладбище.

В хорошую погоду вид на долину, уходящую вниз к морю, был бы, наверное, весьма привлекателен, но сейчас ветер раскачивал ряды высоких кипарисов, и на мраморные надгробия падали редкие холодные капли начинающегося дождя. Кладбище было большим и тщательно ухоженным, так как похороненные здесь люди принадлежали к сливкам палермской буржуазии.

Я медленно шел по дорожке, под ногами скрипел гравий, и постепенно все вокруг стало приобретать в моих глазах некую нереальную субстанцию. Белесые мраморные лица медленно проплывали мимо, пока я шел, затерянный в лесу причудливых переплетений могильных оград.

Я без труда нашел могилу – она осталась в точности такой, как я ее помнил. Белое мраморное надгробие, окруженное шестифутовой железной оградой, окрашенной в черное с золотым, а в центре – статуя Святой Розалии Пелегринской в натуральную величину.

Приблизив лицо к ограде, я прочел надпись.

РОЗАЛИЯ БАРБАЧЧИА ВИАТТ,

ПРЕЖДЕВРЕМЕННО УШЕДШАЯ

МАТЬ И ДОЧЬ. ДА ОТОМЩЕНА

БУДЕШЬ, – СКАЗАЛ ГОСПОДЬ.

И я вспомнил то, другое утро, когда стоял здесь среди тех, кого это затронуло в Палермо. Священник читал над гробом молитву; рядом со мной стоял дедушка, такой же похолодевший и сурово притихший, как вот эти мраморные статуи. Улучшив момент, я повернулся и пошел сквозь толпу. Когда дед позвал меня, я перешел на бег и продолжал бежать вплоть до той знаменитой встречи в «Огнях Лиссабона» в Мозамбике.

Тем временем ветер стал бросать мне в лицо все более крупные капли. Я сделал пару глубоких вдохов, чтобы успокоиться, отвернулся от ограды и обнаружил, что на меня смотрят. Рядом стоял Марко Гаджини – правая рука моего деда, его пуленепробиваемый жилет, его скала. Однажды я где-то читал, что Виатт Эрп пережил Надгробный Камень только потому, что Док Холлидэй прикрывал ему спину. Мой дед имел для этого Марко.

Марко имел лицо хорошего боксера-тяжеловеса, кем он, впрочем, и был когда-то, с мудрым выражением гладиатора, которому удалось пережить арену.

Его волосы стали чуть более сальными, на лице прибавилось морщин, но в целом он выглядел все так же. Он любил меня когда-то, этот человек, учил боксировать, водить машину, играть в покер и выигрывать – однако деда он любил больше.

Теперь он стоял здесь, засунув руки в карманы голубого нейлонового плаща, и наблюдал за мной, слегка хмурясь.

– Ну как дела, Марко? – непринужденно сказал я.

– Как всегда. Капо хочет видеть тебя.

– Как он узнал, что я вернулся?

– Наверно, кто-то из таможни или иммиграционной службы сказал ему об этом. Какая разница? – Он пожал плечами. – Рано или поздно капо узнаёт обо всем.

– Значит, он все такой же? – проговорил я. – Все еще капо. Я слышал, что Рим должен был поприжать мафию в последнее время.

Марко ухмыльнулся.

– Пойдем,

Стейси, а то дождь собирается.

Я покачал головой.

– Не сейчас. Позже. Я приеду сегодня вечером, после того, как у меня будет время подумать. Скажи ему об этом.

Мне с самого начала было ясно, что Марко держит оружие в правом кармане. Он начал вынимать его и обнаружил, что на него смотрит дуло моего «смит-вессона». Он не побледнел – не такой был человек, но что-то все-таки с ним произошло. Он просто в недоумении уставился на меня – вероятно, его поразила скорость моей реакции и осознание того факта, что малыш Стейси наконец-то повзрослел.

– Помедленнее, Марко, слегка помедленнее.

Он вынул «вальтер» тридцать восьмого калибра; я сказал ему положить его на землю и отойти назад. Подобрав «вальтер», я покачал головой.

– Ты меня разочаровываешь, Марко. Мне казалось, ты должен знать, что от автоматического пистолета, применяемого из кармана, мало проку. При первом же выстреле затвор почти всегда цепляется за подкладку.

Он молча стоял, уставившись на меня и будто не узнавая, а я положил «вальтер» в карман.

– Сегодня, Марко, часов в девять. Приеду обязательно. Теперь иди.

Он не двигался, и из-за мраморного надгробия футах в пяти позади него появился Шон Берк с «браунингом» в руке.

– Будь я на вашем месте, я бы его послушался, – заявил он на своем специфическом итальянском.

Марко пошел, ни говоря ни слова, а Берк обернулся и серьезно посмотрел на меня.

– Старый друг?

– Вроде того. Откуда ты взялся?

– Роза быстро снарядила другую машину, и я поехал вслед за «мерседесом» в город – мы решили, что так надежнее. Интереснее нам стало после того, когда мы обнаружили, что у тебя кто-то на хвосте. Кто это был?

– Друг моего деда. Он хочет видеть меня.

– Он должен обладать чертовски хорошо поставленной службой информации, чтобы так быстро узнать о твоем приезде.

– Отменной.

Берк повернулся к ограде и прочел надпись на камне.

– Твоя мама? – Я кивнул. – Ты никогда не говорил мне об этом.

И тут я понял, что мне хочется рассказать ему, что было довольно странно. Будто бы мы снова стали близкими друзьями, или, возможно, я просто сейчас был в таком настроении, что рассказал бы каждому.

 

– Я как-то говорил тебе, что моя мать родом с Сицилии и что мой дед до сих пор живет здесь, но не припоминаю, чтобы вдавался в подробности.

– Да, что-то не припомню. Ты упоминал его фамилию, но я забыл ее, пока не увидел снова на этом камне.

Я уселся на край надгробия и закурил, задумавшись над тем, насколько много мне стоит говорить ему и как много он в состоянии понять. Для приезжего туриста Сицилия виделась Таорминой, Катаньей, Сиракузами – золотые пляжи, смеющиеся местные жители. Однако внутренняя часть острова представляла собой куда более мрачное место. Суровый пейзаж, бесплодная местность, где борьба велась не столько за хорошую жизнь, сколько за выживание. Мир, где главным словом было «омерта»[4], которое вы можете трактовать как «мужество» для лучшего понимания. Мужество, честь, способность самому решать собственные проблемы, никогда не просить помощи у властей – все это ведет к концепции личной мести, вендетты, и является питательной средой для мафии.