За городской стеной
Шрифт:
Дженис — длинные светлые волосы, насквозь золотые на сверкающем солнце, — ждущая под яблоней в цвету; чуть вздымающаяся грудь, осыпанные лепестками плечи.
Глава 34
В Каркастере, с тех давних времен, когда он был городом-крепостью, сохранилось четверо ворот, и к Западным воротам вела дорога, мощенная булыжником, — она-то и стряхнула с Ричарда дремоту. Решив наконец попытаться остановить попутную машину, он прождал битый час, прежде чем водитель какого-то грузовика распахнул перед ним дверцу своей высокой кабины. Ехали они медленно да еще посидели в придорожном кафе при въезде в Уигтон, где водитель надумал прочитать главу из своей книжки, предназначенной главным образом — судя по обложке — для того, чтобы распалить до предела эротические чувства, после чего напряжение ночной езды должно было показаться парой пустяков.
Водитель остановил грузовик у Западных ворот, поскольку его путь лежал не через центр города, а на север, к пограничному шоссе, ведущему через южную Шотландию в Глазго.
Было поздно, бары уже выплеснули на улицу последних посетителей, и они растеклись по своим кроватям. Несколько шустрых ночных фей, жмущихся к стенам домов, редкие полисмены, машины, освобожденные от дневных заторов, с шумом проносящиеся от светофора до светофора, и ползущая через город вереница грузовиков, неустанно перевозящих с места на место запасы продовольствия.
Фасады этого города не могли не вызывать почтения и благоговения. И не в Учености тут было дело, не в Религии и даже не в Благосостоянии, хотя все они сказали свое слово, — скорее всего, этого требовали Устои, весь стиль жизни — казалось, здания торжественно провозглашали: здесь людьми, жившими до вас, людьми более сильными, чем вы, было основано поселение, ваша задача — достойно вести себя, когда вы находитесь в его пределах. Требования были отчетливы: этот город — ваша крепость, помните свое место в нем. Современные города строятся так, что их можно переместить куда угодно, поставить на колеса и перекатить в Каир или Детройт — они везде приживутся. Никакого почтения и благоговения они не внушают и, даже хуже того, отталкивают своей способностью бесстрастно давить.
В университетском квартале царили благочестие и строгая простота, ассоциирующиеся с ученостью, несмотря на многие явления, с благочестием и простотой несовместимые. Но от этого никуда не денешься, стоит только отвести под какое-нибудь благое начинание специальное место. Науке — Храм науки.
Он постоял в нерешительности у ее двери, подумал: «Так и знал, что буду стоять в нерешительности» и тотчас сильно и отрывисто нажал кнопку звонка три раза. У него задрожали колени, но внезапный прилив энергии, током пробежавший по всему телу, помог взять себя в руки. Он отступил назад, на мостовую, и посмотрел наверх: в комнате загорелся свет и штора чуть сдвинулась в сторону. А вдруг она не одна? Он весь сжался и замер, но надежда снова вспыхнула, лишь только он увидел Дженис — она помахала ему и спустилась вниз.
Она отворила дверь и, приложив палец к губам, поманила его к себе. На лице ее было недоумение. Он вошел и стал подниматься вслед за ней на цыпочках по крутой лестнице, поскрипывавшей при каждом его осторожном шаге. В комнате, освещенной одним лишь торшером с темно-красным абажуром, он опустился в кресло, которое громко хрустнуло под его тяжестью, вспугнув сонную тишину.
— Что-нибудь случилось? — спросила Дженис.
— Нет. — Не было никакого смысла нагнетать напряжение. — Просто мне захотелось увидеть тебя.
— Да? — Дженис зевнула. — Как мило. — На ней был белый прозрачный пеньюар, заструившийся от плеч к полу, когда она потянулась в сладкой истоме. Его собственное тело, казавшееся ему в последние месяцы отяжелевшим и неповоротливым, рванулось ей навстречу, рванулось с такой же радостью, как в первые недели их знакомства, только на этот раз оно искало удовлетворения не только для себя, оно жаждало наслаждения для них обоих. — Хочешь кофе? — Она улыбнулась, возможно, вспомнила.
— Да. С удовольствием выпью.
Она кивнула и, все еще сонная, пошла наливать чайник. Когда она опустилась на колени, чтобы вставить штепсель в розетку, пеньюар ее распахнулся от пояса вниз, и у Ричарда закружилась голова при виде ее ноги, туго обтянутой гладкой белой кожей, соблазнительных складочек на животе, плотно сжатых ляжек. Чувствуя ком в горле, он встал, подошел к ней и опустился на колени рядом. Она все еще пыталась включить чайник, не попадая в отверстия расшатанной вилкой. Ричард зарылся лицом в ее густые теплые волосы и обнял ее за плечи, другой рукой он нежно гладил ее ногу, осторожно подбираясь к бедру. Она продолжала возиться со штепселем.
— Дай сюда.
— Пожалуйста.
Когда он отпустил ее, чтобы заняться чайником, она необидным, но быстрым движением поднялась на ноги и пошла за чашками.
— Может, выпьем кофе потом? — спросил он, не вставая с колен.
— А почему не сейчас? Тебе два куска сахара? Кстати, ты ведь так и не сказал мне, зачем ты приехал.
Она закончила приготовления и села в кресло, запахнув полы пеньюара — для удобства, но также, без сомнения, для его сведения.
— Захотелось тебя видеть. — Он встал, потоптался на месте, затем пошел и сел на кровать. — Наверное, тебе это кажется дико.
— Нет, почему же, это мило… Как там все?
— Прекрасно. Дженис, ради всего святого, почему мы не можем прямо лечь в постель, вместо того чтобы ломать комедию, как чужие? Я приехал, потому что люблю тебя.
Стрела, выпущенная преждевременно, пролетела всего несколько сантиметров и тупо стукнулась о глухую стену.
— Чайник кипит.
Она налила ему кофе и, передавая чашку, нагнулась и поцеловала его в лоб.
— Наверное, глупо объясняться в любви собственной жене. Да? Не знаю. — Он замолчал, но тотчас почувствовал, что должен продолжать говорить, как бы неестественны и надуманны ни были его слова. — Мы жаждем того, чего не знаем; узнав, теряем интерес.
— Хорошо! Кто это сказал?
— Не все ли равно?
Они пили кофе. Оба понимали всю нелепость ситуации, но Дженис старалась не думать об этом, чтобы еще как-нибудь не обидеть Ричарда, тогда как он с трудом сдерживал нетерпение — зачем она постоянно разводит канитель, стараясь отодвинуть момент их близости.