Замогильные записки Пикквикского клуба
Шрифт:
М-ръ Пикквикъ и слуга его остались въ галлере. Было жарко, душно и темно. Двери отъ маленькихъ каморокъ по обимъ сторонамъ галлереи были немного пріотворены. Прогуливаясь взадъ и впередъ, м-ръ Пикквикъ заглядывалъ въ нихъ съ большимъ участіемъ и любопытствомъ. Въ одной комнат, черезъ густое облако табачнаго дыма, разглядлъ онъ четверыхъ дюжихъ молодцовъ, игравшихъ въ засаленную колоду картъ за столомъ, уставленнымъ со всхъ концовъ полуопорожненными кружками пива. Въ сосдней каморк сидлъ одиноко джентльменъ степенной наружности, перебирая пачки грязныхъ бумагъ, пожелтвшихъ отъ пыли: онъ хотлъ, казалось, при свт сальнаго огарка, писать, чуть ли не въ сотый разъ, длинную исторію своихъ душевныхъ скорбей и огорченій въ назиданіе какому-нибудь великому человку, который, по всей вроятности, никогда не станетъ и читать этого литературнаго произведенія. Въ третьей комнат виднлось цлое семейство: мужъ, дти и жена; они стлали постель на полу и на стульяхъ, гд должны были провести эту ночь младшіе члены семьи. Въ четвертой, пятой, шестой, седьмой и
Въ самыхъ галлереяхъ, и особенно на ступеняхъ лстницы, виднлись разнообразные джентльмены съ боле или мене замчательными физіономіями. Одни прохаживались взадъ и впередъ, вроятно потому, что ихъ комнаты унылы и пусты; другіе потому, что въ комнатахъ душно и тсно; но большая часть этихъ господъ, томимыхъ внутреннимъ безпокойствомъ, выходили изъ своихъ убжищъ съ единственною цлью убить какъ-нибудь однообразные часы затворнической жизни. Были тутъ люди изъ всхъ сословій, охъ земледльца въ бумазейной куртк, до промотавшагося эсквайра въ шелковомъ халат съ изодранными рукавами; но вс они отличались однимъ и тмъ-же безпечнымъ видомъ, и тою безпардонною юркостью, которая составляетъ особенность тюремной атмосферы. Всего этого невозможно изобразить словами; но тмъ не мене, вы поймете эту жизнь въ одно мгновеніе ока, лишь только перешагнете за порогъ долговой тюрьмы и потрудитесь взглянуть на пеструю группу, представлявшуюся теперь наблюдательному взору великаго мужа.
— Странно, Самуэль, — сказалъ м-ръ Пикквикъ, облокотившись на лстничныя перила, — изъ всего того, что я здсь вижу и слышу, можно придти къ заключенію, что арестъ за долги не составляетъ, повидимому, никакого наказанія для этихъ господъ.
— Вы такъ думаете? — спросилъ м-ръ Уэллеръ.
— Какъ-же иначе? Вс они пьютъ, курятъ, поютъ и кричатъ, какъ въ какой-нибудь харчевн,- отвчалъ м-ръ Пикквикъ. — Они, очевидно, не думаютъ о своемъ положеніи.
— Что правда, то правда, сэръ, — замтилъ м-ръ Уэллеръ, — есть тутъ джентльмены, которые не думаютъ ни о чемъ: тюремная жизнь для нихъ — вчный праздникъ. Портеръ, мячи и карты — чего имъ больше? Но есть, конечно, въ этихъ стнахъ и такіе горемыки, которымъ не пойдетъ на умъ этотъ кутежъ. Они бы и рады заплатить своимъ заимодавцамъ, если бы могли. Здсь они съ тоски пропадаютъ. Дло вотъ въ чемъ сэръ: если, примромъ сказать, запропастится сюда какой-нибудь забулдыга, привыкшій таскаться по харчевнямъ, ну, дло извстное, ему все равно была бы только водка да карты, но человку работящему, скажу я вамъ, бда сидть въ тюрьм. Такъ поэтому, оно, знаете, человкъ на человка не походитъ, и не всмъ тутъ масляница, какъ можно пожалуй подумать съ перваго раза, или, что называется, с_ъ б_у_х_т_а б_а_р_а_х_т_у, какъ обыкновенно говоритъ мой почтенный родитель.
— Справедливо, Самуэль, — сказалъ м-ръ Пикквикъ, — вполн справедливо.
— На свт все бываетъ, — продолжалъ м-ръ Уэллеръ посл минутнаго размышленія. — Привычка много значитъ, и я помню, мн разсказывали когда-то объ одномъ грязнолицемъ человк, которому нравилось жить въ долговой тюрьм.
— Кто же это такой? — спросилъ м-ръ Пикквикъ.
— Вотъ ужъ этого я никакъ не могу сказать вамъ, — отвчалъ Самуэль. — Знаю только, что этотъ человкъ всегда ходилъ въ сромъ фрак.
— Что онъ сдлалъ?
— A тоже, что и многіе другіе люди почище его: покутилъ на свой пай, да и попался въ лапы констэблю.
— То есть другими словами: онъ надлалъ долговъ? — спросилъ м-ръ Пикквикъ.
— Именно такъ, сэръ, и за долги попалъ въ тюрьму, — отвчалъ Самуэль. Бездльная сумма: всего кажись девять фунтовъ, a съ судебными проторями — четырнадцать; но, какъ бы то ни было, въ тюрьм просидлъ онъ ровно семнадцать лтъ. Съ теченіемъ времени появлялись уже морщины на лиц; но никто ихъ не видалъ, такъ какъ он замазывались грязью и сливались съ нею. Въ семнадцать лтъ, говорятъ, онъ не умывался ни разу и никогда не снималъ сраго фрака съ своихъ плечъ. Былъ онъ человкъ характера дружелюбнаго и спокойнаго: всегда, говорятъ, забавлялся съ разными пріятелями, суетился вокругъ нихъ, игралъ въ карты, въ мячъ, но не выигрывалъ никогда. Тюремщики полюбили его какъ нельзя больше: каждый вечеръ онъ приходилъ къ нимъ въ комнату и разсказывалъ безъ умолку многія замысловатыя исторійки изъ своихъ прежнихъ похожденій. Но вотъ, однажды, калякая о разныхъ пустякахъ, онъ вдругъ, ни съ того ни съ сего, и говоритъ: — "Послушайте, Вильямъ, давно я не видалъ базара передъ Флитомъ (въ ту пору былъ тутъ рынокъ на тюремной площади); вотъ ужъ, братъ, семнадцать лтъ прошло, какъ я не видалъ базара". — Знаю, очень знаю, говоритъ тюремщикъ, покуривая трубку. — "Вотъ что, братъ Вильямъ, говоритъ маленькій человкъ съ необыкновеннымъ азартомъ: — мн пришла въ голову маленькая фантазія, этакая, въ нкоторомъ род, химера: хотлось бы мн взглянуть одинъ разокъ на городскую улицу, прежде чмъ я умру. И ужъ поврьте совсти, Вильямъ, если не хлопнетъ меня параличъ, я возвращусь назадъ за пять минутъ до урочнаго часа" — Ну, a что будетъ со мной, если васъ прихлопнетъ параличъ? — сказалъ тюремщикъ. — "А ничего, говоритъ грязнолицый человкъ:- кто-нибудь подымаетъ меня на дорог, и прямо привезетъ сюда по принадлежности, потому что я распорядился хитро: адресъ y меня всегда въ карман: "№ 20 въ кофейной галлере Флита". — И это была сущая правда: всякій разъ какъ нужно было познакомиться съ какимъ-нибудь гостемъ, маленькій человкъ вынималъ изъ кармана засаленную карточку съ обозначеніемъ этихъ словъ, и по этому ужъ его звали тутъ не иначе какъ двадцатымъ номеромъ, или просто двадцатымъ. Тюремщикъ взглянулъ на него во вс глаза, и сказалъ на торжественный манеръ: — "Послушайте, Двадцатый, я врю вамъ, честная душа: надюсь, вы не введете въ напасть своего стараго друга". Нтъ, душа моя, не введу: вотъ тутъ въ старину было y меня кое-что, сказалъ маленькій человкъ и, выговаривая эти послднія слова, онъ сильно ударилъ себя по нижней части жилета, причемъ изъ обоихъ глазъ брызнуло y него по слезинк, и это вышелъ совершенно необыкновенный случай, такъ какъ до сихъ поръ никто не вдалъ, не гадалъ, что y него водятся подъ глазами водяныя шлюзы. Вслдъ затмъ онъ дружески пожалъ тюремщику руку, и вышелъ вонъ изъ тюрьмы.
— И, разумется, онъ не воротился назадъ? — спросилъ м-ръ Пикквикъ.
— Нтъ, сэръ, не угадали:- воротился онъ за дв минуты до срока, взбшенный такъ, что вс волосы поднялись y него дыбомъ. Онъ сказалъ, что какой-то извощикъ чуть не раздавилъ его и что на другой день онъ намренъ подать на него просьбу лорду-мэру, потому, дескать, что онъ не намренъ терпть впередъ такого нахальнаго обращенія. Наконецъ, кое-какъ его угомонили, и съ той поры, маленькій человкъ цлыхъ пять лтъ не показывалъ носа изъ тюрьмы.
— И по истеченіи этого времени, онъ умеръ, конечно, — перебилъ м-ръ Пикквикъ.
— Опять вы ошиблись, сэръ, — перебилъ Саму-эль. — Онъ былъ здравъ и невредимъ, и захотлось ему однажды попробовать пивца въ новомъ трактир, выстроенномъ противъ тюрьмы. Тамъ онъ нашелъ приличную компанію, и съ тхъ поръ забрала его охота ходить туда каждый вечеръ. Долго онъ путешествовалъ, какъ ни въ чемъ не бывало, и возвращался домой въ приличномъ вид за четверть часа до запиранія воротъ. Наконецъ, веселыя пирушки понравились ему до того, что онъ началъ ужъ забывать урочный часъ, да и совсмъ не думалъ, какъ идетъ время, и возвращался въ тюрьму все позже, и позже. Вотъ, наконецъ, однажды пришелъ онъ въ ту самую минуту, какъ пріятель его, тюремщикъ, собрался запирать желзныя ворота, и уже повернулъ ключъ. — "Постойте, братъ Вилльямъ!" — сказалъ маленькій человкъ. — Какъ? это вы, Двадцатый? — спрашиваетъ тюремщикъ. — "Да, говоритъ, это я", — отвчаетъ маленькій человчекъ. — Неужто вы еще не воротились, Двадцатый? — говоритъ тюремщикъ, — a я, признаться, думалъ, что вы давно на своей койк. — "Нтъ, еще не на койк", — отвчаетъ съ улыбкой маленькій человчекъ. — Ну, такъ я вотъ что скажу вамъ, любезный другъ, — говоритъ угрюмый тюремщикъ, медленно и неохотно отворяя ворота, — въ послднее время, думать надобно, вы попали въ дурную компанію, и это ужъ я давно съ прискорбіемъ замтилъ. Поэтому, Двадцатый, слушайте обоими ушами, о чемъ пойдетъ рчь: если вы потеряли стыдъ и совсть, и если для васъ мало этихъ обыкновенныхъ прогулокъ, то впередъ, какъ скоро вы опоздаете, я захлопну ворота передъ вашимъ носомъ, и оставайтесь y меня, гд хотите: я вамъ не слуга. — Маленькій человчекъ задрожалъ, какъ осиновый листъ, словно обухомъ създили ему по виску. Съ того времени онъ ужъ ни разу не выходилъ изъ тюрьмы.
Когда Самуэль кончилъ свой разсказъ, м-ръ Пикквикъ медленно спустился по лстниц и, сдлавъ нсколько шаговъ по галлере, намекнулъ своему слуг, что уже время имъ обоимъ отправиться на сонъ грядущій. Онъ приказалъ ему провести эту ночь въ какомъ-нибудь ближайшемъ трактир, и завтра поутру явиться опять въ тюрьму для принятія отъ своего господина окончательныхъ распоряженій относительно гардероба и вещей, оставшихся въ гостиниц "Коршуна и Джорджа". М-ръ Самуэль Уэллеръ выслушалъ приказаніе съ обычнымъ добродушіемъ, но не обнаруживалъ на первый разъ готовности къ повиновенію. Онъ даже составилъ въ своей голов планъ прикурнуть эту ночь на голыхъ доскахъ подл кровати старшины; но м-ръ Пикквикъ строго запретилъ ему думать о такой глупости, и врный слуга, понуривъ голову, принужденъ былъ удалиться изъ тюрьмы.
По долгу справедливости, мы обязаны замтить, что м-ръ Пикквикъ, по уход Самуэля, почувствовалъ нкоторую тоску и упадокъ духа. Это не могло быть слдствіемъ недостатка въ обществ: тюрьма была наполнена народомъ, и стоило только заказать бутылку вина, чтобы безъ дальнйшихъ церемоній окружить себя веселою компаніей, готовою къ изліянію дружескихъ чувствъ; но онъ былъ одинокъ среди этой грубой толпы, и мысль, что его закупорили въ эту клтку, безъ всякой надежды ка освобожденіе, тяжелымъ бременемъ давила его душу. Онъ могъ, конечно, освободить себя, удовлетворивъ безсовстнымъ требованіямъ Додсона и Фогга; но объ этомъ великій человкъ не хотлъ и думать.
Въ такомъ расположеніи духа онъ повернулъ опять въ ту галлерею, гд былъ буфетъ, и началъ прохаживаться взадъ и впередъ. Полъ и стны были тутъ необыкновенно грязны и безъ привычки можно было задохнуться отъ табачнаго дыма. Стукъ, хлопанье дверьми и смшанный гулъ отъ разнообразныхъ голосовъ раздавались по всей галлере. Въ буфет поминутно слышался смхъ и звонъ стакановъ. Въ пестрой толп среди галлереи замшалась, между прочимъ, женщина съ груднымъ младенцемъ на рукахъ, слабая, больная, едва способная передвигать ноги: она стояла, потупивъ глаза, и разговаривала съ своимъ мужемъ, котораго не могла видть въ другомъ мст. Проходя мимо этой четы, м-ръ Пикквикъ ясно разслышалъ рыданія несчастной женщины, сотрясавшія ея тло до того, что она, наконецъ, принуждена была прислониться къ стн. Мужъ взялъ ребенка къ себ на руки и старался успокоить жену.