Замогильные записки Пикквикского клуба
Шрифт:
На двор "Благо Оленя" не было почти никакихъ слдовъ кипучей дятельности, составляющей обыкновенную характеристику большихъ гостиницъ. Три или четыре громоздкихъ воза, которыхъ верхушки могли бы достать до оконъ второго этажа въ обыкновенномъ дом, стояли подъ высокимъ навсомъ, распростертымъ по одну сторону двора, между тмъ какъ другой возъ, готовый, повидимому, начать свою дальнйшую поздку, былъ выдвинутъ на открытое пространство. Въ главномъ зданіи трактира помщались нумера для прізжихъ, раздленные на два длинные ряда темной и неуклюжей галлереей. Изъ каждаго нумера, какъ водится, были проведены по два звонкихъ колокольчика, одинъ въ буфетъ, другой въ кофейную залу. Два или три фіакра, одинъ шарабанъ, дв брички и столько же телгъ покатывались, безъ всякой опредленной цли, по различнымъ частямъ широкаго
Раздался громкій и пронзительный звонокъ, сопровождавшійся появленіемъ смазливой горничной на верхнемъ конц галлереи. Она постучалась въ дверь одного изъ нумеровъ, вошла, получила приказаніе и выбжала на противоположный конецъ галлереи, откуда было открыто окно во дворъ.
— Самъ!
— Чего? — откликнулся голосъ человка въ блой шляп.
— Двадцать второй нумеръ спрашиваетъ сапоги.
— Скажите двадцать второму нумеру, что сапоги его стоятъ смирно и ждутъ своей очереди.
— Не дурачьтесь, пожалуйста, Самъ: джентльменъ говоритъ, что апоги нужны ему сейчасъ, сію минуту! Слышите ли?
— Какъ не слышать васъ, соловей мой голосистый! Очень слышу, ласточка вы моя. Да только вотъ что, касатка: здсь, видите ли, одиннадцать паръ сапоговъ да одинъ башмакъ, который принадлежитъ шестому нумеру съ деревянной ногой. Одиннадцать сапоговъ, трещетка вы моя, должны быть приготовлены къ половин девятаго, a башмакъ къ девяти. Что за выскочка двадцать второй нумеръ? Скажите ему, сорока вы моя, что на все бываетъ свой чередъ, какъ говаривалъ одинъ ученый, собираясь идти въ кабакъ.
И, высказавъ эту сентенцію, долговязый малый, перегнувшись въ три погибели, принялся съ новымъ рвеніемъ за свою работу.
Еще раздался звонокъ, и на этотъ разъ явилась на галлере почтенная старушка, сама содержательница "Благо Оленя".
— Самъ! — вскричала старушка. — Куда онъ двался, этотъ пучеглазый лнивецъ. Вы здсь, Самъ. Что-жъ вы не отвчаете?
— Какъ же мн отвчать, сударыня, когда вы сами кричите? — возразилъ Самъ довольно грубымъ тономъ. — "Молчи и слушай", говорилъ одинъ философъ, когда…
— Молчи, пустой болтунъ! Вычистите сейчасъ же вотъ эти башмаки для семнадцатаго нумера, и отнесите ихъ въ гостиную, что въ первомъ этаж, пятый нумеръ.
Старушка бросила на землю башмаки и ушла.
— Пятый нумеръ, — говорилъ Самъ, поднимая башмаки и вынимая кусокъ мла изъ своего кармана, чтобъ сдлать замтку на ихъ подошвахъ. — Дамскіе башмаки въ гостиной. Это, видно, не простая штучка!
— Она пріхала сегодня поутру, — сказала горничная, продолжавшая стоять на галлере,- пріхала въ почтовой карет вмст съ джентльменомъ, который требуетъ свои сапоги. И вамъ лучше прямо приниматься за свое дло и не болтать всякаго вздора: вотъ все, что я вамъ скажу.
— Что-жъ вы объ этомъ не объявили прежде? — сказалъ Самъ съ великимъ негодованіемъ, отдляя джентльменскіе сапоги отъ грязной группы ихъ товарищей. — Я вдь прежде думалъ, что онъ такъ себ какой-нибудь скалдырникъ въ три пени за чистку. Вишь ты, джентльменъ и леди въ почтовой карет! Это, авось, пахнетъ двумя шилингами за разъ.
И подъ вліяніемъ этого вдохновительнаго размышленія м-ръ Самуэль принялся за свою работу съ такимъ пламеннымъ усердіемъ, что мене чмъ въ пять минутъ джентльменскіе сапоги и башмаки знатной леди сіяли самымъ яркимъ блескомъ. Полюбовавшись на произведеніе своего искусства, онъ взялъ ихъ въ об руки и немедленно явился передъ дверью пятаго нумера.
— Войдите! — воскликнулъ мужской голосъ въ отвтъ на стукъ Самуэля.
Онъ вошелъ и отвсилъ низкій поклонъ, увидвъ предъ собой леди и джентльмена, сидвшихъ за столомъ. Затмъ, поставивъ сапоги y ногъ джентльмена, a башмаки y ногъ знатной дамы, онъ поклонился еще разъ и попятился назадъ къ дверямъ.
— Послушайте, любезный! — сказалъ джентльменъ.
— Чего изволите, сэръ?
— Не знаете ли вы, гд… гд выпрашиваютъ позволеніе на женитьбу?
— Есть такая контора, сэръ.
— Ну, да, контора. Знаете вы, гд она?
— Знаю, сэръ.
— Гд же?
— На Павловскомъ подворь, сэръ, подл книжной лавки съ одной стороны. Мальчишки покажутъ, сэръ.
— Какъ мальчишки?
— Да такъ, мальчишки въ блыхъ передникахъ, которые за тмъ и приставлены, чтобъ показывать дорогу джентльменамъ, вступающимъ въ бракъ. Когда какой-нибудь джентльменъ подозрительной наружности проходитъ мимо, они начинаютъ кричать: "Позволенія, сэръ, позволенія! Сюда пожалуйте!" Странныя ребята, провалъ ихъ возьми!
— Зачмъ же они кричатъ?
— Какъ зачмъ, сэръ? Они ужъ, видно, на томъ стоятъ. И вдь чмъ иной разъ чортъ не шутитъ: они раззадориваютъ и такихъ джентльменовъ, которымъ вовсе не приходила въ голову женитьба.
— Вы это какъ знаете? Разв самому пришлось испытать?
— Нтъ, сэръ, Богъ миловалъ, a съ другими бывали такія оказіи… да вотъ хоть и съ моимъ отцомъ, примромъ сказать: былъ онъ вдовецъ, сэръ, и посл смерти своей супружницы растолстлъ такъ, что Боже упаси. Проживалъ онъ въ кучерахъ y одной леди, которая — помяни Богъ ея душу — оставила ему въ наслдство четыреста фунтовъ чистоганомъ. Ну, дло извстное, сэръ, коли деньги завелись въ карман, надобно положить ихъ въ банкъ, да и получать себ законные проценты. Такъ и сдлалъ… то есть оно выходитъ, что такъ, собственно говоря, хотлъ сдлать мой покойный родитель, — хотлъ, да и не сдлалъ.
— Отчего же?
— Да вотъ отъ этихъ именно крикуновъ — пострлъ ихъ побери. — Идетъ онъ одинъ разъ мимо книжной лавки, a они выбжали навстрчу, загородили дорогу, да и ну кричать: — "позволенія, сэръ, позволенія!" — Чего? — говоритъ мой отецъ. — "Позволенія, сэръ", — говоритъ крючекъ. — Какого позволенія? — говоритъ мой отецъ. — "Вступить въ законный бракъ", — говоритъ крючокъ. — Отвяжись ты, окаянный, — говоритъ мой отецъ: — я вовсе не думалъ объ этомъ. — "А почемужъ бы вамъ не думать?" — говоритъ крючокъ. Отецъ мой призадумался да и сталъ, сталъ да и говоритъ: — Нтъ, говоритъ, я слишкомъ старъ для женитьбы, да и толстъ черезчуръ: куда мн?- "О, помилуйте, говоритъ крючекъ, это y насъ, ничего ни почемъ: въ прошлый понедльникъ мы женили джентльмена вдвое толще васъ". — Будто бы! — говоритъ мой отецъ. — "Честное слово! — говоритъ крючокъ, — вы сущій птенецъ, въ сравненіи съ нимъ — сюда, сэръ, сюда"! Длать нечего, сэръ: идетъ мой отецъ, какъ ручной орангутанъ за хозяиномъ своимъ, и вотъ онъ входитъ на задній дворъ, въ контору, гд сидитъ пожилой джентльменъ между огромными кипами бумагъ, съ зелеными очками на носу. — "Прошу приссть, — говоритъ пожилой джентльменъ моему отцу, — я покамстъ наведу справки и скрплю такой-то артикулъ". — Покорно благодаримъ за ласковое слово, — говоритъ мой отецъ. Вотъ онъ и слъ, сэръ, слъ да и задумался насчетъ, эдакъ, разныхъ странностей въ человческой судьб. — "А что, сэръ, какъ васъ зовутъ"? — говоритъ вдругъ пожилой джентльменъ. — Тонни Уэллеръ, — говоритъ мой отецъ. — "А сколько вамъ лтъ"? — Пятьдесятъ восемь, — говорить мой отецъ. — "Цвтущій возрастъ, самая пора для вступленія въ бракъ, — говоритъ пожилой джентльменъ, — a какъ зовутъ вашу невсту"? — Отецъ мой сталъ въ тупикъ. — Не знаю, — говоритъ, — y меня нтъ невсты. — "Какъ не знаете? — говоритъ пожилой джентльменъ: зачмъ же вы сюда пришли? да какъ вы смли, говоритъ, да я васъ, говоритъ, да вы y меня!.. " говоритъ. Длать нечего, отецъ мой струхнулъ. Мсто присутственное: шутить нечего. — Нельзя ли, говоритъ мой отецъ, посл вписать невсту! — "Нтъ, — говоритъ пожилой джентльменъ, — никакъ нельзя". Такъ и быть, говоритъ мой отецъ: пишите м-съ Сусанну Клеркъ, вдову сорока трехъ лтъ, прачку ремесломъ, изъ прихода Маріи Магдалины: я еще ей ничего не говорилъ, ну, да, авось, она не заартачится: баба повадливая! — Пожилой джентльменъ изготовилъ листъ, приложилъ печать и всучилъ моему отцу. Такъ и случилось, сэръ: Сусанна Клеркъ не заартачилась, и четыреста фунтиковъ лопнули для меня однажды навсегда! Кажется, я обезпокоилъ вашу милость, — сказалъ Самуэль въ заключеніе своего печальнаго разсказа, — прошу извинить, сэръ; но ужъ если зайдетъ рчь насчетъ этого предмета, такъ ужъ наше почтеніе, — языкъ безъ костей.