Западноевропейская поэзия XХ века. Антология

Коллектив авторов

РОДНАЯ ЗЕМЛЯ

Перевод М. Ваксмахера

Свет, словно сон, невесомый, С детства знакомая ласка света, Прикосновение нежных красок К чистым формам предметов. Очарованье равнины — Простертой к небу ладони, И лимонное дерево над ручьем — Тяжесть плода над водою. Стена, где цветок повилики Раскрывается под вечер среди веток И куда к гнезду возвращается Ласточка каждое лето. Воды-кормилицы бормотанье — В тишине беззвучная музыка, Мечты, еще не разбитые жизнью, И чистой страницей — будущее. Все это, временем унесенное, Во мне оживает безжалостно И в сердце мое вонзает Воспоминаний кинжалы. Молодые

корни — кому их вырвать? Первая любовь — кто совладает с нею? Мечты о тебе — кто их развеет? Земля моя, чем дальше ты, тем роднее.

ПРОЗРАЧНАЯ ВОДА

Перевод М. Самаева

Напиши это. Легкою кистью и краской, Полной воздуха утреннего. Напиши Воду ясную, света прозрачную ряску И на дне погруженные в сон голыши. Купы вязов и ветер, ласкающе свежий, Отдающийся дрожью в их каждом листке, Тучку, словно забытую в синем безбрежье, Тень холма голубую на донном песке. Той минуты, что будет последним ответом, Ты с улыбкою ждешь. На душе тишина. Словно кроткий пейзаж в водах дремлющих, в этом Ожиданье вся жизнь твоя отражена.

СИРЕНЫ

Перевод М. Самаева

Никто не знает наречья, на котором поют сирены. И мало кому из внимавших полуночному их пенью (Не в море, как встарь, — на земле, в сонной озерной глуши), Поверилось, будто пред ними возник в таинственном мраке Знобящий горестный призрак и пел ту самую песню, Которую некогда слушал привязанный к мачте Улисс. Вот иссякает ночь исполненных ожиданий, И те, кто слышал сирен, возвращаются к шуму дня, К его безобманному свету, но песня в них оседала, Щемящим слезным настоем пропитывала их душу, И, точно далекий отзвук, в них жило очарованье Печальноголосого пенья состарившихся сирен. Внимавшие так напряженно-самозабвенно, они Уже не свыкались с прежним и новой жизни искали; Томящий слезный осадок им кровь лихорадил ночами. Одной-единственной песней перевернуть всю жизнь? Пускай, лишь раз отзвучав, голоса сирен умолкали, Но кто их слыхал, будет вдов и безутешен навек.

ПЕРЕД УХОДОМ

Перевод М. Самаева

Мир зла, мне от тебя Не нужно ничего — Лишь синевы кусок От неба твоего. Другим — успех и власть, Весь рай твоих сует, А мне оставь любви Во мне поющий свет.

1936

Перевод М. Ваксмахера

Вспомни сам и другим напомни, Когда им тошно от низости человечьей И душит гнев от черствости человечьей, — Вспомни всего лишь об одном человеке, О его жизни, о его вере. Вспомни сам и другим напомни. Год шестьдесят первый, город чужой Спустя четверть века. Самая будничная обстановка. Измученный встречами с читательской публикой, Ты беседуешь с ним, с тем человеком — Со старым солдатом Из бригады Линкольна. Четверть века тому назад, Не зная твоей земли, для него далекой, Для него совершенно чужой, Он поехал туда, чтобы жизнь за нее отдать, Потому что правым считал ее дело, Потому что сражаться хотел за свою веру. То, что дело потом проигранным оказалось, — Это не важно. То, что многие, кто утверждал свою веру, Лишь себя в расчет принимали, — Еще менее важно. Важно другое: вера одного человека. Вот почему сегодня снова Это дело видится тебе высоким и благородным, Достойным того, чтобы жизнь за него отдать. Вера солдата пережила пораженье, Пережила эти долгие годы, Когда дело казалось погибшим. И нет ничего на свете Важней этой веры. Спасибо тебе, товарищ. Ты мне говоришь примером своим, Что человек благороден. Пусть благородными были не все — это не важно. Достаточно одного человека — Он станет свидетелем непреклонным Человеческого благородства.

ИТАЛИЯ

ГАБРИЭЛЕ Д’АННУНЦИО

Габриэле д’Аннунцио(1863–1938). — Поэт, прозаик, драматург. Творчество д’Аннунцио отразило в себе едва ли не все особенности литературных течений на рубеже двух столетий. Изощренная по форме сенсуалистическая поэзия д’Аннунцио, еще далекая вначале от риторики будущего «сверхпоэта», отличалась смелостью эксперимента в сфере поэтического языка, во многом определив направление последующих поисков в этой области. Самыми серьезными достижениями д’Аннунцио-лирика являются «Райская

поэма», с ее мотивами любви и мечтой о родной земле, и цикл «Алкион» (1904) — написанный на одном дыхании гимн лету.

Одержимый гипертрофированным самолюбием, движимый отчасти ницшеанскими идеями «сверхчеловека», отчасти жаждой популярности, д’Аннунцио проделал путь от националистических и империалистических проповедей до принятия фашизма (любопытно при этом, что в последние дни жизни он сочинил эпиграмму на Гитлера).

Основные поэтические произведения д’Аннунцио: «Весна», 1879; «Новая песнь», 1882; «Римские элегии», 1892; «Райская поэма», 1893; «Гимны», 1903–1912.

На русский язык переведена большая часть прозаических и драматургических сочинений д’Аннунцио, чего нельзя сказать о его поэзии.

О МЕСЯЦА СЕРП НЕВЫСОКИЙ

Перевод Евг. Солоновича

О месяца серп невысокий, в пустынных волнах отраженный, о серп серебристый, каких сновидений колышется нива в сиянье твоем! Дыхание трепетных листьев, и вздохи цветов на полянах, и сонное море… — ни песен, ни вскрика, ни звука не слышит безмолвный простор. Усталый гурман и любовник, бессмертный народ засыпает… О серп невысокий, каких сновидений колышется нива в сиянье твоем!

ВЕЧЕР

Перевод А. Ларина

I

О милости прошу — не уходите во тьму. Останьтесь! Неужели надо вам света? Нет! Останьтесь, чтобы спада не знал мой сон. Молю, не уходите. Мне чудится, что нас изъест, как пламя, палящий свет. Как долго день тянулся, как долго! Я невольно содрогнулся: он возвратится снова. Свет — как пламя. Он мучит нас. В полдневном свете взгляды мертвы в глазах усталых ваших. Тщатся, но словно не решаются подняться завесы век, и гаснут ваши взгляды. Нет ничего, нет ничего печальней в приходе тьмы, чем миг, когда на коже ресницы застывают, как на ложе, а складки губ лежат еще печальней.

II

Но кто найдет глаза щедрей и глубже, чем ваши, если солнечное око погаснет? И какой душе от рока достался в дар провал грустней и глубже? Я ничего подобного не знаю, что бы лучилось столь же величаво в вечерней мгле — бледна созвездий лава, бледны цветы. Подобного не знаю. Но что уравновешивает в жизни моей души паденья без предела и ужасы? Не умирает тело, причастное потусторонней жизни. С причудливым и зыбким очертаньем слилась на небе тьмы вечерней пена, на волосы ложится постепенно вся эта тьма единым очертаньем, одной волною и одной рекою таинственной, упрямо вовлекая в свои круги и память иссекая, вторгаясь в разум древнею рекою.

III

Ты, в чьих глазах огромных средоточье души моей и сердца трепетанье, плачь надо мною, плачь, сестра страданья, сестра заката, жизни средоточье. Чтобы утешиться в минуту скорби, тебя я создал из чистейшей сути, нетленный призрак, но в душевной смуте ты не утешишь глубочайшей скорби.

ПАСТУХИ

Перевод Евг. Солоновича

Сентябрь, пора и нам. Повсюду сборы. Сегодня пастухи мои в Абруццах, открыв загоны, покидают горы, влекутся к Адриатике пустынной и — словно пастбища в горах — зеленой. Они припали, уходя, к студеной воде, чтоб вкус родной остался в каждой груди отрадою в дороге долгой и верх как можно дольше брал над жаждой. Сменили напоследок хворостину. Старинная тропа ведет в долину, шаги трава густая заглушает, безмолвная, как медленные реки. О клич того, кто первым возглашает о том, что наконец он слышит море! И берегом уже отара вскоре идет. Ни дуновенья. Ярким светом настолько шерсть отбелена живая, что стала на песок похожа цветом. Знакомый шум звучит во мне стихами. Зачем я не с моими пастухами?

ГВИДО ГОЦЦАНО

Перевод Евг. Солоновича

Гвидо Гоццано(1883–1916). — Виднейший представитель так называемого «сумеречного» направления, противопоставившего пышной риторике и традиционализму XIX в. приглушенную меланхолическую тональность, подчас близкую к разговорной, и подчеркнутую разочарованность в жизни (отсюда — склонность к описаниям тихой провинции, монотонных будней, больниц, монастырей; отсюда — демонстративная тоска по прошлому, по фамильным особнякам и буржуазным салонам минувшего столетня). При всем своем холодном эстетизме, «сумеречные» поэты не чужды иронии, нередко иронизируя и над собой. Гоццано, по словам Э. Монтале, одного из самых гонких исследователей его творчества, «был единственным среди поэтов своего времени, сумевшим оставить нам в небольшой книге песен собственный завершенный портрет».