Западноевропейская поэзия XХ века. Антология

Коллектив авторов

* * *

«Порой, когда иду один по солнцу…»

Порой, когда иду один по солнцу и ласковыми светлыми глазами смотрю на мир, где все мне как родное сиянье дня, травинка, муравей, — внезапный холод подступает к сердцу. Мне кажется, что я слепой, который над необъятною сидит рекой. Внизу бегут стремительные воды. Он их не видит, предаваясь солнцу нежаркому. И если звук воды ему порою внятен, он считает его обманом слуха. Так, этой жалкой жизни обречен, я, как во сне, другую обретаю и верю искренне, что этот сон неотделим от жизни. И тут меня охватывает трепет, наивный

страх ребенка. Я сажусь, безмерно одинокий, у дороги, гляжу на мой убогий, жалкий мир и глажу трепетной рукою травку.

* * *

«Ребенком, каждый раз как песня пьяных…»

Ребенком, каждый раз как песня пьяных до слуха долетала среди ночи, я вскакивал, захлопывая книгу. Я открывал окно в ночное небо — и воздух ночи в комнату врывался, я свешивался из окна — и песню пил, как вино, забористое, злое. Я оборачивался, и казалось мне бесконечно странным, что в доме ни одной зажженной лампы. Не раз, бывало, на холодный шифер, под ветром, завладевшим волосами, под дождиком, секущим лоб и щеки, я проливал бессмысленные слезы. Сейчас, когда упали эти чары, — теперь я знаю, как пересыхает поющий рот, наставленный на небо. Но стоит и сегодня среди ночи проснуться мне от вечной песни пьяных — от этих звуков, памятных для слуха, я с замираньем духа опять бегу лицо подставить ветру, который волосы мои растреплет. Я рад бы снова горечь упоенья почувствовать и судорогу в теле, оплакать времена, которым нет возврата… Но, конечно, я нелеп с моими вымученными слезами.

* * *

«О море и о лете говорила…»

О море и о лете говорила дорога вдоль домов и вдоль садов, где в первый раз я ждал тебя открыто. Под взглядом недоверчивым сошла ты, чуть нерешительная, с тротуара. Теперь дорога нас не разделяла. Ты даже глаз не подняла: сдавила запястье мне, и мы прошли немного бок о бок, не произнеся ни звука. На этот раз меня влекла машина, стихия, шквал, обузданный насилу, навстречу месту первого свиданья. Вот поворот — его узнало сердце, и вихрем поворот берет машина, и наконец ты сходишь, чуть нерешительная, с тротуара. (Жестокая игра воображенья: с подобною надеждой паралитик предстать на сцене жаждет в прежней роли.) Одно мгновенье на воспоминанье, но что за сладкий шип меня пронзил! Другого — столь же острого, как это, — ты не могла мне подарить блаженства. Любовь! Любовь! И у меня на свете был кто-то. Благословение тебе, дорога, где не мое — чужое состраданье впервые в жизни овладело сердцем.

* * *

«Чей-то ребенок шел…»

Чей-то ребенок шел, покачиваясь на слабеньких ножках и наклоняясь на каждом шагу за комочком грязи, как за цветком. Он не понял, что я погладил его. В его глазах было столько светлого удивления, что после мне казалось, будто я погладил ромашку.

ДЖУЗЕППЕ УНГАРЕТТИ

Джузеппе Унгаретти(1888–1970). — Родился и вырос в Египте (отец будущего поэта работал на строительстве Суэцкого канала). В 1912–1914 гг. Унгаретти жил в Париже, где сблизился с Аполлинером, М. Жакобом, Пикассо. Во время первой мировой войны добровольцем вступил в итальянскую армию. В 1936–1942 гг. жил в Бразилии, возглавляя кафедру итальянской литературы в университете Сан-Паулу. Уже первая книга Унгаретти, «Погребенный порт» (1916), принадлежала перу зрелого мастера. Ее поэтика, как и поэтика вышедшей три года спустя «Радости кораблекрушений», была необычной для Италии. Ритмической единицей

в стихах молодого поэта являлось слово, слово-образ. Частые продолжительные паузы подчеркивали значительность узловых слов, как бы обогащая их дополнительным содержанием и расширяя тем самым возможности аналогии в поэзии. Начиная со сборника «Чувство времени» (1933), стих Унгаретти становится традиционнее, пластичнее, напевнее. В годы гитлеровской оккупации Италии в творчестве поэта вновь, как некогда в «Радости кораблекрушений», решительно зазвучала антивоенная тема.

В 40-х годах издательство «Мондадори» начало публикацию полногособрания сочинений Унгаретти под общим заглавием «Жизнь человека». Основные книги, составившие «Жизнь человека»: «Радость», 1931; «Чувство времени», 1933; «Боль», 1947; «Обетованная земля», 1950.

Советскому читателю поэзия Унгаретти знакома по сборникам «Из итальянских поэтов» (М., 1958), «Итальянская лирика, XX век», «Ярость благородная. Антифашистская поэзия Европы» (М., 1970), а также по ряду журнальных публикаций.

ЛЕВАНТ

Перевод Евг. Солоновича

Дымный след умирает в далеком круге неба Стук каблуков и в такт хлопки и пронзительные звуки кларнета и море пепельное оно колышется нежное трепетное как голубь На корме сирийские эмигранты танцуют На носу одинокий юноша В субботу вечером в это время евреи там на суше уносят своих покойников по улиткообразной воронке переулков освещенных дрожащими огнями Невнятная вода как шум на корме который я слышу в тени сна

АГОНИЯ

Перевод Э. Ананиашвили

Умереть как жаворонок задохнувшись от жажды перед миражем Или как перепелка перелетев через море и опустившись в кустах оттого что лететь дальше нет охоты Но только не жить жалуясь и хныча как слепой щегленок

ПАМЯТИ МУХАММЕДА ШЕАБА

Перевод Евг. Солоновича

Его звали Мухаммед Шеаб Потомок эмиров кочевников покончил с собой потому что лишился Отчизны Ему нравилась Франция и он поменял имя Он был Марселем но не был французом он давно не умел жить в родном шатре где внимают напеву Корана смакуя кофе И еще не умел петь песню своего отчаянья Мы проводили его вдвоем я и хозяйка гостиницы где мы жили в Париже в номере 5 на rue des Carmes безликом идущем вниз переулке Он покоится на кладбище Иври в пригороде где каждый день напоминает день после закрытия ярмарки И может быть я единственный знаю еще что был такой человек

В ПОЛУСНЕ

Перевод Евг. Солоновича

Мне больно за изнасилованную ночь Воздух точь-в-точь как кружево изрешеченный винтовочными выстрелами людей забившихся в окопы как улитки в свою скорлупу Мне кажется будто тысячи колоссов тысячи задыхающихся каменотесов колотят по булыжной мостовой моих улиц и я слышу их не видя в полусне