Западноевропейская поэзия XХ века. Антология

Коллектив авторов

У ОКНА

Среди раздолья облаков и моря ритмичный цокот — ксилофон лошадки; ребенок крутит ручку пианолы с отсутствующим взглядом, как у ангелов. Смерть — это время года, воздух, небо.

МАРИО ЛУЦИ

Перевод Евг. Солоновича

Марио Луци(род. в 1914 г.). — После очевидного герметпзма первых сборников — «Лодок» (1935) и «Начал ночи» (1940) — поэзия Луци постепенно обретает все большую прозрачность выразительных средств. Лапидарность раннего Луци со временем уступает место повествовательному характеру стиха, на смену монологу нередко приходит диалог, обнажая связующие звенья между поэтом и действительностью, которую Луци воспринимает через призму католического миропонимания.

Перу Луци принадлежат также сборники «Тост», 1946; «Готическая тетрадь», 1947; «Первые плоды пустыни», 1952; «Честь истины», 1957; «Справедливость жизни», 1960; «В магме», 1963; «Из сельской глубины», 1965; «Наневидимых опорах», 1971.

Отдельные стихотворения Луци вошли в сборник «Итальянская лирика, XX век». Часть переводов выполнена для

настоящего издания.

СКРЕЩЕНИЕ ТРОПИНОК

Изгородь умолкла, запотели тутовые ягоды. Все ближе вечер — и все больше ты от тени отклоняешься своей, все дальше. Еле-еле сквозь пыльную завесу различимы осы и собаки и тропинки; подступает к лесу дымка, тонет яблоня в тумане. Ручейки благоухают медом, выдохшейся мятой — под мостками, где проходишь ты, и солнце рядом, и замедленные краски жизни. Вслед шагам твоим, пренебрегающим мною, здесь сидящим беззаботно — на запруде, что это стремится из груди моей бесповоротно? В горле гор вот-вот застынет голос пастухов, над чащей дым струится, обретая в вышине лиловость. В проседи росы мои одежды.

NUANCE [165]

Стрела — иль молния — пронзает город. День обрывается, а там и вечер в прожилках звуков овладеет мною за гранью этой паузы недолгой. Так ты была, безмолвная, за гранью моих кошмаров, боль моя, морщинка на солнце, а потом ты возникала в дверном проеме, заслоняя небо. Рождалась из всего, из каждой формы, меня когда-то смутно оскорбившей, из каждой улицы, куда не смог бы я никогда уже ступить от страха. Ты, неотступная, непоправимая, и стены, и замедленные тучи, и ласточки — все это образ мира, обрушившийся молча на меня.

165

Оттенок ( франц.).

* * *

«Опять любви светила проплывают…»

Опять любви светила проплывают над головами нашими туманными, а мы сидим на разных берегах в неведенье. И кажется естественным, что я тебя не видел никогда, что вдруг ты возникаешь в древнем свете. Желанье? Сожаленье? И желанье, и сожаленье, тот же горький жар. Астральное вино пылало солнцем расплавленным, и ты пила глотками и вглядывалась в слепоту пейзажа.

МРАК

А вот как раз и час ночной, когда из глубины эфира проступает растрепанная голова земли, ее лицо, которое утешить должны мы нашим бдением печальным и тусклым светом городских созвездий. Рожденный в самых мрачных безднах ветер трясет засохшие сады, разносит по улицам кошачьи вопли, расшатанными ставнями стучит; кто не боится выйти, видит ветер, мигающий фонарь, фигуры пьяных. Поведай, что принес мне этот день? Ведь ничего или немногим больше, чем открывает и скрывает под низким небом покров дождя открытый и закрытый — деревья, части города, повозки, людей, все тот же дождь, завесу пара.

ПОЛДЕНЬ, ВЕСНА

Жизнь — что ни день, из года в год одна и та же — течет в домах покорно, угнетает легко впадающих в унынье. Ветер проносится по анфиладе улиц, где сушит стены, терзает мимозу. Молчит торговец счастьем безучастный, мужчина без обеих ног отвязывает собаку от тележки, ждет; и женщина, укутанная шалью, идет сквозь чащу фонарей, деревьев. Там одиноко не кому-то, а всем, там в одиночестве свой хлеб жуют — вошло в привычку. Мука сродни терпению, которое я наблюдал, пока хватило духу, немая — только смелые из смелых терн вынимают из венца. Весна — и долгий день холодный освещает и губит первоцветы эфемерные.

MENAGE [166]

Я вижу ее, теперь уже не одну, иную, чем прежде, в

самой дальней комнате дома, при ровном свете — без цвета, без времени, — сочащемся через шторы: подобрав под себя ноги, она полулежит на диване рядом с проигрывателем, включенным под сурдинку. «Не в этой жизни, в другой», — сверкает ее взгляд, радостный и вместе с тем уклончивый и словно бы оскорбленный присутствием человека, который сковывает ее и подавляет. «Не в этой жизни, в другой», — отчетливо разбираю в глубине ее зрачков. Эта женщина не только считает так, но гордо уверена в том, и это ее не последнее достоинство по таким временам, как наши, что и для нее не чужие. «Ты, по-моему, знаком с моим мужем», — и он изображает кислую улыбку, столь же поспешную, сколь мимолетную, — дескать, он бы не против стряхнуть эту женщину, загнать назад, за стену тумана и лет; и когда он направляется ко мне, у него вид человека, с глазу на глаз, по-мужски, ставящего вопрос ребром. «Есть возможность что-то извлечь из грез?» — вопрошает он, устремив на меня пустые белые глаза не то палача с какой-нибудь скорбной виллы [167] , не то гуру [168] . «Например?» — И я смотрю на нее, чей светлый взгляд лучится нежностью ко мне, текучий и проницательный, и, похоже, немного жалеет меня, угодившего в эти цепкие когти. «Грезы души, достаточно зрелой, чтобы воспринять божественное, суть грезы, рождающие свет; но на более низком уровне они омерзительное проявление животной сути, и только», — прибавляет он и вперяет свои странные глаза, которые если и смотрят, то я не знаю куда. Я все еще не пойму, допрашивает ли он меня или сам по себе продолжает свой монолог без начала и без конца, не пойму и того, говорит ли в нем высокомерие или нечто черное и безутешное плачет у него внутри. «Но зачем рассуждать о грезах?» — думаю я и ищу для мысли убежища в ней, находящейся здесь, в этом мгновении вселенной. «А вы не грезите?» — вновь начинает он — как раз когда с улицы доносится остекленелый крик детей, от которого стынет кровь. «Быть может, на грани между явью и грезой…» — лепечу и слушаю корундовую иголку в последних бороздках, без музыки, без щелчка. «Не в этой жизни, в другой», — как никогда, ликует, изливая неудержимый свет, ее горделивый взгляд, афиширующий независимость мысли от мужчины, чьи несет она, и может — с охотою, ласки и гнет.

166

Супружеская чета ( франц.).

167

Скорбная вилла — фашистский застенок в Милане, созданный после провозглашения в 1943 г. «республики Сало».

168

Гуру — духовный наставник, учитель ( санскр.).

ДЖОРДЖО КАПРОНИ

Перевод Евг. Солоновича

Джордже Капрони(род. в 1912 г.). — Трогательное отношение к обыденным предметам и явлениям, верность автобиографическим мотивам, тонкая поэтическая техника, характерные для первого сборника Капрони, «Подобие аллегории» (1936), отличают и последующие книги поэта, испытавшего со временем некоторое влияние герметизма.

В дни второй мировой войны Капрони в рядах итальянской армии находился на Западном фронте, а после капитуляции Италии 8 сентября 1943 г. принял участие в движении Сопротивления. Книга 1952 г. «Стансы о фуникулере», с ее плачами-сонетами о войне, знаменовала собой новый этап в творчестве Капрони: «частная» биография поэта зазвучала в контексте общечеловеческой эпопеи.

Одной из самых своеобразных поэтических книг, написанных в XX в. по-итальянски, стал сборник Калрони «Семя слез» (1959), посвященный памяти Анны Пикки, матери поэта; книге свойственны мягкий лиризм, неподдельность чувств, искусная простота формы.

Стихотворения Капрони печатались в сборниках «Итальянская лирика, XX век» и «Ярость благородная». Публикуемые в томе перевода выполнены для настоящего издания.

ПОМНЮ

Помню старинную церковь, пустынную, в час, когда воздух оранжевеет и каждый голос дробится под сводом неба. Ты устала, и мы устроились на ступеньках, как двое нищих. А кровь бурлила от удивления: на наших глазах каждая птица превращалась в звезду в глубине неба.

В ТО ВРЕМЯ КАК, НЕ ПРОЩАЯ СЬ…

Песни твоей вечерней — сладостных звуков больше не дарит твой силуэт воздуху над балконом, расцветшему было надеждой, порукой… Легкая песня смолкла перед разлукой: в то время как, не прощаясь, мой день — не подав и знака — погружается в царство мрака и сгущается в сердце мгла, повернулась ты и ушла. Больше тень тобою не скрашена, ночь упала, просвета нет, восковая свеча погашена.