Западноевропейская поэзия XХ века. Антология

Коллектив авторов

ПИТЕР КОРНЕЛИС БАУТЕНС

Питер Корнелис Баутенс(1870–1943). — Поэт и переводчик; преподаватель классической филологии. Широко известен в странах нидер-[андского языка своими переводами из античной поэзии. Основные сбор-гаки стихов: «Прелюдии» (1902), «Забытые песни» (1909), «Песни Изольды» 1919), «Интерлюдия» (1942). На русский язык переводится впервые.

ТЫ ДАЛЕКО…

Перевод Е. Витковского

Ты далеко, и ночи стали нищи И ничего с собою не приносят: С трудом найдя во тьме мое жилище, Они под дверью подаянья просят. Брожу ли я по тропам и полянам — Немедля день возникнет на дороге И требует, чтоб золотом чеканным Я оплатил его товар убогий. Но если странник постучится в дом И скажет мне, что знает голос твой — Пусть он войдет; мы вечер проведем За трапезою памяти живой, — Нам груз ее и сладок и тяжел — Двум королям, утратившим престол.

ЯКОБЮС

КОРНЕЛИС БЛУМ

Якобюс Корнелис Блум(1877–1966). — Лирик и эссеист. Находился под большим влиянием французских символистов, был одним из лучших переводчиков Поля Верлена на нидерландский язык. Дебютировал сравнительно поздно, в 1921 г., сборником стихотворений «Томление». Во время второй мировой войны участвовал в движении Сопротивления. В 1958 г. издал весьма оригинальную антологию «Субъективный отбор», в которой основные поэты нидерландской, английской, немецкой и французской литератур представлены одним стихотворением на языке оригинала и которая стала ценным учебным пособием.

ПОСЛЕ ОСВОБОЖДЕНИЯ

Перевод И. Мальцевой

I

Свет и солнце, это весне подобно, Свежим утром шествие дня начнется, Вечный воздух горних небес как чудо, Рай для спасенных. Над землей в прозрачном живом тумане Мирно пашут лошади, как обычно, Хоть гремят еще от раскатов грома Близкие дали. С этим нужно бережным быть и нежным, Чтобы каждый с легкой душой проснулся, Чтобы каждый помнил о том, что рабство Невыносимо. Нам дались так дорого годы рабства, Мир, покой и радость этого утра, И никто не ценит, как мы, свободы В мире живущих.

II

Дней, чредой бегущих, беспорядок! Кто не верит, что придет весна? В том от века не было загадок: Мчит, сверкает, плещет — вот она! Смерти, что цветет в полях пустынных, Жизнь страшна могуществом святым; Там, где рожь забрезжит на руинах, И малейший стон недопустим.

НИКОЛАС ПЕТРУС ВАН ЭЙК

Николас Петрус ван Эйк(1887–1954). — Поэт, прозаик, эссеист. Был в 20-е годы иностранным корреспондентом «Новой роттердамской газеты» в Риме и Лондоне. Основал в 1930 г. журнал «Лейдинг». С 1935 г. — профессор нидерландской литературы в Лейдене. Дебютировал в 1909 г. сборником стихов «Украшенный лабиринт». Помимо лирики, перу ван Эйка принадлежит эпическая поэма «Медуза» (1947). На русском языке печатается впервые.

ПЕРЕРОЖДЕНИЕ

Перевод Е. Витковского

Кто страданием своим не обездолен — Для того уже готово торжество: Он не жалуется, ибо он не болен, Он свободен, и не подчиниться волен Горькой скорби, оковавшей жизнь его. Не приемля ни сомненья, ни злорадства, Твердо ведает, что взыскан он судьбой, Что страданьем он введен в иное братство, — Он наследует нездешнее богатство И не вступит никогда в неравный бой. Невредимым покидает он горнило И спокойно исполняет свой урок; И, сердечного не расточая пыла, Он идет туда, где алое светило Опускается в медлительный поток. Там, где смерть венчает солнца путь высокий Только твердость он воспримет у нее, — Он провидит свет, блеснувший на востоке, Он глядится в серебристые потоки И приветствует земное бытие.

АДРИАН РОЛАНД ХОЛСТ

Перевод Е. Витковского

Адриан Роланд Холст(1888–1976). — Поэт, прозаик, литературовед. По образованию — специалист по кельтской филологии. Учился в Лозанне и Оксфорде. Много путешествовал по Европе, побывал в Южной Африке, где способствовал установлению творческих контактов между нидерландскими писателями и писателями, пишущими на языке африкаанс (который происходит от нидерландского). В 1920–1934 гг. был редактором ведущего голландского литературного журнала «Де гиде» («Вожатый»). Поэзия Адриана Роланда Холста пронизана образами кельтской и греческой мифологии; «звезды», «ветер», «море» имеют в ней не только реальное, но и символическое значение.

Первый сборник, «Стихотворения», издал в 1911 г. В 70-е годы XX в. продолжал активную творческую деятельность; в 1974 г. выпустил книгу литературных мемуаров.

ЗИМНИЕ СУМЕРКИ

Золотистых берегов полуокружье, голубой, непотемневший небосвод, белых чаек нескончаемый полет, что вскипает и бурлит в надводной стуже, — чайки кружатся, не ведая границ, словно снег над растревоженной пучиной. Разве веровал я прежде хоть единой песне так, как верю песне белых птиц? Их все меньше, и нисходят в мир бескрайный драгоценные минуты тишины, я бету вдоль набегающей волны прочь от вечности, от одинокой тайны. Сединой ложится сумрак голубой над седыми берегами, над простором синевы, — о, знанье чуждое, которым песню полнит нарастающий прибой. И все больше этой песнею объята беспредельно отрешенная душа, я бегу, морскою пеною дыша, в мир неведомый, за линию заката. Там, где марево над морем восстает, за пределом смерти — слышен голос дивный, жизнеславящий, неведомый, призывный — но еще призывней блеск и песня вод. Вечный остров, — о, блаженная держава, край таинственный,

куда несут ладьи умирающих в последнем забытьи, где прекрасное царит, где меркнет слава, — я не знаю — это страсть или тоска, панихида или песнь над колыбелью, и не жизнью ли с неведомою целью я уловлен у прибрежного песка? Но зачем тогда забвенье невозможно, если нового постигнуть не могу? Так зачем же помню здесь, на берегу, как я странствовал и как любил тревожно — я. рожденный неизвестно для чего, в час мучительный, ценой ненужной смерти, — и бегу я от великой круговерти в тот же мир самообмана своего… Где, когда найду ответ?.. но нет… Прохожий поздоровался со мной — и вслед ему я смотрел, пока не канул он во тьму, — может, в мире есть еще один, похожий? Это был рыбак из старого села, он шагал среди густеющих потемок, волоча к лачуге мачтовый обломок — тяжела зима, и ноша тяжела. Я пошел за ним, его не окликая, тяжесть песни нестерпимую влача, о, упущенное время, — горяча рана совести во мне, — волна морская мне поет, но стал мне чужд ее язык в этом крошечном и безнадежном круге, зимний ветер все сильней; с порывом вьюги я качнусь и осознаю в тот же миг: что в несчастье — исцеленье, и понятно, что тоска по дому здесь, в чужом краю, песней сделала немую боль мою, — это все, — и я уже бреду обратно к деревушке между дюн, и сладко мне так идти и наблюдать во тьме вечерней, как в рыбацкой покосившейся таверне лампа тускло загорается в окне.

В ИЗГНАНИИ

Я не смогу сегодня до утра заснуть, томясь по голосу прибоя в дюнах голых, по гордым кликам волн, высоких и тяжелых, что с ветром северным к Хондсбоссе держат путь Пусть ласков голос ветра в рощах и разделах, но разве здесь меня утешит что-нибудь? Мне опостыло жить вдали от берегов, среди почти чужих людей, но поневоле я приспосабливаюсь к их смиренной доле. Здесь хорошо, здесь есть друзья и нет врагов, но тяготит печать бессилия и боли и горек прошлого неутолимый зов. Я поселился здесь, от жизни в стороне, о, море недоступное, нет горшей муки, чем смерти ожидать с самим собой в разлуке. О, свет разъединенья, пляшущий в окне… Зачем губить себя в отчаянье и скуке? От самого себя куда деваться мне? О, смерть в разлуке… О, немыслимый прибой, деревня, дюны в вечной смене бурь и штилей; густели сумерки, я брел по влажной пыли, о павшей Трое бормоча с самим собой. Зачем же дни мои вдали от моря были растрачены на мир с безжалостной судьбой? Ни крика чаек нет, ни пены на песке, мир бездыханен, — городов позднейших ропот накрыл безмолвие веков; последний шепот времен ушедших отзвучал, затих в тоске. В чужом краю переживаю горький опыт — учусь безмолвствовать на мертвом языке. Всего однажды — невидимкой в блеске дня он за стеклом дверей возник, со мною рядом, — там некто говорил, меня пронзая взглядом, и совершенством навсегда сломил меня. Простая жизнь моя внезапно стала адом — я слышу эхо, и оно страшней огня. Оно все тише, — заструился мрачный свет, и в мрачном свете том, гноясь, раскрылась рана, переполняясь желчью, ширясь непрестанно. Мир темен и в тоску по родине одет; неужто эта боль, как ярость урагана, со временем уйдет и минет муки след? Гноится рана, проступает тяжкий пот, взыскует мира сердце, и достигнет скоро, созреет мой позор, ведь горше нет позора, чем эта слава — ведь живая кровь течет из глубины по капле — не сдержать напора — очищенная кровь из сердца мира бьет. В больнице душной, здесь, куда помещено истерзанное сердце, где болезнь и скверна — тоска по родине, как тягостно, наверно, тебя на ложе смертном наблюдать — давно надежда канула и стала боль безмерна. Разъединенья свет угас — в окне темно. О, если б чайки белой хоть единый клик!.. Но песню волн пески забвенья схоронили, лишь гомон городов, позорных скопищ гнили, до слуха бедного доносится на миг. О, сердце, знавшее вкус ветра, соли, штилей… Рассказов деревенских позабыт язык. Мне опостыло жить вдали от берегов — о, где же голос искупленья в дюнах голых? Зачем же должен ветер в рощах и разделах будить опять тоску по родине… О, зов из дальнего Хондсбоссе… Голос волн тяжелых — лишь за стеклом дверей, закрытых на засов.

ЯН ГРЕСХОФ

Ян Гресхоф(1888–1971). — Лирик, эссеист, литературный критик. Дебютировал в 1909 г. сборником «О празднике забытом». В 1939 г., незадолго до оккупации Нидерландов гитлеровскими войсками, уехал в Южную Африку. На родину больше не вернулся, в Южной Африке активно принимал участие в литературной жизни писателей-африканеров. Известен также как составитель нескольких популярных антологий нидерландской поэзии. На русский язык переводится впервые.