Западноевропейская поэзия XХ века. Антология

Коллектив авторов

НА ЗАРЕ

Моя родная, в баре на заре как тянется зима и как я зверски продрог — а ты все не приходишь! Здесь, где каменеет кровь, где, как ни лезь из кожи, не согреешься, — о, боже, что слышу я? Что там, на пустыре? Какой трамвай то открывает двери безлюдные, то закрывает?.. Дрожи рука не знает, ну а если зубы дробь выбивают о стакан, быть может — в колесах зло. Иначе почему бы? Но чур, не говори, что всходит солнце вместо тебя, что из-за этой двери я смерти жду. Молчи, по крайней мере!

УТРЕННИЙ ВЫХОД

Ловкая, как балерина, по ступенькам

сбегала Аннина, тоненькая, молодая, и, в темноте оставляя легкое облачко пудры, выходила навстречу утру. По улице шла — улыбалась, и тень перед ней расступалась: было еще очень рано (чуть свет поднималась Анна). Вся улица Амедео, услышав ее, просыпалась. Нежный затылок детский, родинку над губою, пояс, стянутый туго, поступь ее вся округа знала — само собою, когда она приближалась, к жизни все пробуждалось. Тень перед ней редела. Шла работница-королева, лицо покоем дышало (а сердце чего-то ждало), и все закоулки квартала дробь каблучков облетала.

ВИТТОРИО СЕРЕНИ

Витторио Серени(род. в 1913 г.). — Первая книга Серени, «Граница» (1941), рожденная воспоминаниями и интонационно созвучная лирике Унгаретти, подкупала искренностью лирического монолога и свежестью образов. Вскоре после ее выхода поэт был призван в армию и отправлен сначала в Грецию, потом в Сицилию. Взятый в плен американцами в 1943 г., Серени провел два года в лагерях для военнопленных в Алжире и Марокко. Опыт оккупанта и пленника, опыт войны нашел отражение в «Алжирском дневнике» — сборнике 1947 г., в котором поэт сумел перекинуть мост между личной судьбой и судьбой миллионов своих современников. В «Человеческих инструментах» (1965) гражданские ноты «Алжирского дневника» зазвучали более отчетливо, придав многим строфам книги апокалипсический характер.

На русском языке творчество Серени представлено в сборниках «Итальянская лирика, XX век» и «Ярость благородная».

НОВЫЙ ГОД

Перевод Евг. Солоновича

Светает над снегами. На обратном склоне горы неведомый поселок, журча, посылает мне весну от красных своих фонтанов, от ручейков, родившихся на солнце; там высыпали женщины на снег и распевают песню.

ИТАЛЬЯНЕЦ В ГРЕЦИИ

Перевод С. Шервинского

Первый вечер в Афинах, долгие проводы составов по краю окраины в длительном сумраке, груженных страданием. Как соболезнующее письмо, оставил я лето на сгибе дороги. Теперь мое завтра — море, пустыня, где не будет ни лет, ни зим. Европа, ты видишь, Европа? Я кану, безвольный, в миф о себе, в быдло людское, твой беглый сын, не знавший другого врага, кроме грустной своей безнадежности, кроме нежности призрачной озер и листвы за шагами затерянными. Зноем одет и пылью, иду я к отчаянью, к могиле песчаной навеки.

ДИМИТРИОС

Дочке

Перевод Евг. Солоновича

К палатке подходит маленький враг Димитриос, — неожиданный птицы тоненький щебет под стеклянным куполом неба. Не кривятся детские губы, просящие хлеба, не туманится плачем взгляд, растворяющий голод и страх в небе детства. Он уже далеко, живчик, ветрячок, тающий в знойном мареве, Димитриос — над скупою равниной едва вероятный, едва живой трепет, трепет моей души, трепет моей жизни на волоске от моря [169] .

169

… на волоске от моря. —

Из Греции подразделение, в котором служил Серени, в любой день могло быть переброшено морем на африканский фронт — в пустыню Эль-Аламейн.

ЭТИ ИГРАЮЩИЕ ДЕТИ

Перевод Евг. Солоновича

однажды простят нас, если мы своевременно уберемся. Простят. Однажды. А вот искажения времени, течения жизни, отведенного в ложные русла, кровотечения дней с перевала перелицованной цели — этого, нет, они не простят. Не прощается женщине лжелюбовь — милый взору пейзаж с водой и листвой, который порвется вдруг, обнажив гнилые корни, черную жижу. «В самой любви не может быть греха, — неистовствовал поэт на склоне лет, — бывают лишь грехи против любви». Вот их как раз они и не простят.

САБА

Перевод Евг. Солоновича

Кепка, трубка и палка — потускневшие атрибуты воспоминанья. Но я их видел живыми у одного скитальца по Италии, лежащей в руинах и во прахе. Все время о себе он говорил, но никого я не встречал, кто, говоря о себе, и у других прося при этом жизни, ее в такой же, даже в большей мере давал бы собеседникам. А после 18 апреля [170] , день или два спустя я видел, помню — он с площади на площадь, от одного миланского кафе к другому, преследуемый радио, бродил. «Сволочь, — кричал он, — сволочь», — вызывая на лицах недоуменье. Он подразумевал Италию. Он поносил ее, как женщину, которая, желая того иль не желая, смертельно ранит нас.

170

18 апреля (1948 г.) — дата первых после войны парламентских выборов; выборы окончились внушительной победой христианских демократов.

ПЬЕР ПАОЛО ПАЗОЛИНИ

Пьер Паоло Пазолини(1922–1975). — Поэт, прозагк, критик, кинорежиссер. Был одним из основателей и редакторов поэтического журнала «Оффичина» («Мастерская»), выходившего в Болонье в 1955–1959 IT. и сыгравшего заметную роль в возрождении эпических жанров и интереса к диалектальной, народной поэзии.

В творчестве Пазолини — поэта и прозаика, в его фильмах социальные мотивы тесно переплетались с глубоко личными. Отдав дань в созданных им поэмах классическим формам, Пазолини вместе с тем показал себя тонким экспериментатором, чутким к идеологическому содержанию слова, к его семантике и звучанию.

В поэтическом наследии Пазолини выделяются сборники «Прах Грамши», 1957; «Религия моего времени», 1961; «Поэзия в форме розы», 1964; «Возвышаться и предписывать», 1971.

ПИКАССО

(Из поэмы)

Перевод А. Эппеля

Несчастные десятилетья… Явность их несомненна, и она тревожит; и старой боли не стирает давность — те годы перелистаны и прожиты и кажутся случайными помехами, но память не мертва… Она итожит десятилетья молодого века, отмеченного яростью деяний, в которых пламенеющими вехами сгорала Страсть в горниле злодеяний. В домах пустынных страха повилика не требовала скудных подаяний, питаема цинизмом и безлика; и обожженная Европа показала свое нутро. От мала до велика она взрослела, тоньше отражая рефлексы бури, Бухенвальда пытки, завшивевшие темные вокзалы и черные фашистские казармы, подобные грузовикам, седые террасы берегов, и в пальцах прытких у этого цыгана все менялось в триумф позора, падаль пела сладко, и этих лет ничтожество и малость пытались выразить тревогу и смущенье, подметить радость меж гниющих пятен, и выполнять вменялось наущенье — безумным будь и будешь всем понятен.