Западноевропейская поэзия XХ века. Антология

Коллектив авторов

* * *

«Моя молодость ты заношена…»

Перевод Э. Линецкой

Моя молодость ты заношена Как вчерашний венок ты брошена И я чувствую приближенье Дней неверия и презренья Не природа холсты декораций Реки клюквенной крови текут Под ветвями где звезды пылятся Одиноко проходит шут Луч упал холодный и жесткий На лицо твое на подмостки Хлопнул выстрел Крик в тишине Ухмыльнулся портрет на стене И в картине стекло разбилось И невнятен напев или зов То ль случится то ли случилось То ли мысль то ли отзвук слов Моя молодость ты заношена Как вчерашний венок ты брошена И я чувствую приближенье Дней раздумий и сожаленья

РЫЖАЯ КРАСОТКА

Перевод А. Ревича

Пред вами человек

не чуждый здравых мыслей Я жизнь постиг и смерть насколько мог постичь ее живой Немало испытал и горестей и радостей любви Способен был кого-то в чем-то убедить Немало языков освоил И странствовал немало Был на войне как пехотинец и артиллерист, Был ранен в голову и трепанирован под хлороформом И лучших из друзей утратил в этой сече Постиг я современность и былое в той мере В какой постичь способен человек Мне надоело думать о войне которая идет Меж нами и во имя нас друзья Хочу я быть судьей в той давней распре традиции с открытьем Порядка с Риском Вы чьи уста подобье уст Господних Уста которые и есть порядок Имейте снисхожденье к нам не сравнивайте нас Искателей и следопытов С великими в ком образец порядка Ведь мы вам не враги Хотим открыть для вас обширный дивный край Где тайны пышный цвет дается прямо в руки Где столько новых красок и огней невиданных доныне И тысячи видений бестелесных Ждут воплощенья Хотим разведать область доброты безмолвный необъятный материк А также время которо. е направить можно вперед и вспять Так снизойдите ж к нам сражающимся на границе Грядущего и бесконечного Грехи простите нам и заблужденья А лето близится оно приходит разом Весна моя прошла и юность позади О солнце о пора когда так пылок разум Я жду приди Как форма строгая приди ко мне приди же И вот она уже явилась и пьянит Влечет меня к себе сильнее чем магнит И обретает вид Одной красотки рыжей Ведь этих медных прядей пыл Как молния чей свет застыл Так пламенеет луч случайный На золотистой розе чайной Что ж смейтесь надо мной Вы ближние и все на свете люди Ведь обо многом я не смею вам сказать А обо многом вы и слушать не хотите Так снизойдите же ко мне

* * *

«Милый друг я пишу вам в армейской столовой…»

Перевод Э. Линецкой

Тристану Дерему воскресший

Милый друг я пишу вам в армейской столовой Воет ветер а небо иссиня-лилово И враждебно Ни строчки от вас целый год Вы на смерть шлете ваших героев и вот Я беря с них пример ездовой при расчете Орудийном Здесь лучше служить чем в пехоте Девяносто сто двадцать и семьдесят пять Моих пушек калибр Кони дивная стать Друг мой ваши стихи мне прислали сегодня Как они хороши Ничего благородней Я не знаю Я каждую строчку люблю Их прочел весь расчет и мои пуалю [211] Прослезились Мы едем на фронт Что там дома Напишите и не забывайте Гийома

211

Пуалю — прозвище французских солдат в эпоху первой мировой войны.

ВАЛЕРИ ЛАРБО

Валери Ларбо(1881–1957). — Много путешествовал, объездил «пассажиром первого класса» чуть ли не всю Европу. Впечатления от этих поездок отразились в единственном поэтическом сборнике Ларбо — «Стихи для богатого любителя» (анонимно в 1908 г.; переиздан с дополнениями в 1913 г. под названием «А.-О. Барнабут, его стихи и дневник»). Естествення, широкая, свободная от всякой риторичности манера Ларбо напоминает о традициях Уитмена и кое в чем перекликается с приемами раннего Сандрара.

МОЯ МУЗА [212]

Перевод В. Парнаха

Я воспеваю Европу, ее железные дороги, и театры, И созвездья ее городов, а между тем Я приношу в моих стихах добычу из Нового Света: Обтянутые ярко раскрашенной кожей щиты, Меднолицых девушек, челноки из благовонного дерева, попугаев, Стрелы с зеленым, синим, желтым опереньем, Ожерелья из девственного золота, странные плоды, разные луки, И все, что Колумб вез в Барселону. Мои стихи, мои золотые стихи, В вас сила и порыв тропической флоры и фауны, Все величие родных гор, Крылья кондоров, рога бизонов. Моя муза, мое вдохновение — креольская дама Или уносимая всадником страстная пленница, Связанная, брошенная поперек седла Вместе с драгоценными тканями, золотыми вазами и коврами. И ты побежден своей добычей, о льянеро [213] ! В моих стихах друзья узнают мой голос, Мои интонации, обычные после обеда. (Достаточно уметь поставить ударение где нужно.) Мной управляют непобедимые законы ритма. Я их не понимаю сам, но чувствую: это они. О Диана, Аполлон, великие боги, Взбалмошные и свирепые, вы ли внушаете мне эти песни, Или это обман, что-то От меня самого, просто урчание в животе?

212

Моя муза. — Стихотворение переведено Валентином Парнахом; перевод публикуется впервые, по рукописи (ЦГАЛИ, фонд 2251, опись I, ед. хр. 26).

213

Льянеро — конные пастухи, жители льяносов, степных равнин Венесуэлы и Колумбии.

MADAME TUSSEAUD’S [214]

Перевод Ю. Стефанова

Мне

кажется, что вся суть бытия — В глазах вот этих смирных восковых людей. Хотелось бы мне провести здесь целую ночь, Целую зимнюю ночь, замешкавшись в зале, Где содержат преступников, Смирных восковых преступников. Лучатся их лица, а взгляды — тусклы, а тела — а из чего у них тела? Неужто на самих себя они и впрямь похожи? Почему же их бросили за решетку, повесили или казнили на электрическом стуле, А их немые обличья оставили здесь? Немые обличья с глазами, что не могут поведать о пережитой жути, А только встречают повсюду взгляды зевак — без конца, без конца… Да закрывают ли они глаза хоть ночью?

214

Восковые фигуры мадам Тюссо ( англ.).

ТАЛАССА [215]

Перевод Ю. Стефанова

Лежа на узком диване в глубине каюты (Меня, словно девчонка неугомонная — куклу, Баюкает качка бортовая и килевая, — на море шторм), Я ощущаю на сердце светлый круг — иллюминатор, Похожий на витрину магазина, где продается море, И, в полудремоте, мечтаю Сложить еще никем не сложенную песнь Во славу моря. О Гомер! О Вергилий! О Corpus Poeticum [216] Севера! Лишь на твоих страницах Отыщутся вечные истины моря, Отыщутся мифы, в которых отразился один из ликов времени, Отыщутся феерии моря, и генеалогии волн, И вёсны морские, и морские осени, И затишье морское, простертое плоской зеленой дорогой Под колесницей Нептуна и хороводами Нереид. Я ощущаю на сердце светлый круг, он скользит То вверх, то вниз; его наполняет то серо-зеленый и белый Средиземноморский пейзаж с краешком неба Бледного, то, Низринувшись в круг, одно только небо его заполняет. Я то погружаюсь в свеченье сине-зеленое и ледяное, Кипящее пеной, то вдруг Иллюминатор, ослепший от пенной слюны, слепнет от светлого неба. Зыбкой линией горизонта ползет Белый румынский пароход размером с большую игрушку, Он тащится, как по проселку в колдобинах; винт парохода Иногда выступает из волн и взбивает в воздухе пену… Он приветствует нас, приспуская наполовину Сине-желто-пунцовый флаг. Судно живет своей жизнью: слышны голоса в коридоре, Потрескивает обшивка, висячие лампы скрипят, Машины стучат, доносится запах горелого масла, Чьи-то возгласы ветер мешает с обрывками трели Мандолинной: «Sobre las olas del mar» [217] — Звуки настолько привычные, что кажутся тишиною. А над мостиком, там, в вышине, ветер протяжный и дикий, ветер-пират, Свищет в снастях и щелкает, словно бичом, Флагом трехцветным со звездами и полосами.

215

Море ( греч.).

216

Совокупность поэзии ( лат.).

217

Над волнами морскими ( исп.).

НЕВЫРАЗИМОЕ

Перевод Ю. Стефанова

Когда я буду мертв, когда меня причислят к нашим дорогим усопшим (Сомнительно, чтоб вспомнил обо мне хоть кто-нибудь из тех, С кем я не раз бок о бок шагал по улицам), Останется ль тогда в моих стихах хоть что-то От стольких образов, от стольких взглядов, стольких лиц, Мгновенно промелькнувших предо мною в толпе бурлящей? А ведь и я когда-то лавировал среди людских лавин, Как вы, и застывал, как вы, у каждой из витрин, Засматривался на красоток, проходящих мимо, И все шагал, шагал неутомимо Навстречу славе и радостям земным, Наивно полагая, что до них подать рукой, Захлебываясь от восторга, брел среди людского стада, Ибо стаду принадлежу я сам и все мои желанья. И если я — увы — хоть чем-нибудь отличен от всех вас, Так только тем, что мне Порой среди толпы бывает, как во сне, Зрим образ Оболганной, бездомной и гонимой, Невыразимой, Незримой Красоты.

ЖЮЛЬ СЮПЕРВЬЕЛЬ

Жюль Сюпервьель(1884–1960). — Уроженец Монтевидео, Сюпервьель сочетал в своем творчестве французскую поэтическую традицию с темами и образами, навеянными свежестью и очарованием уругвайской природы, среди которой протекло его детство. Поэтическая вселенная Сюпервьеля пронизана космическими токами, связующими воедино «землю людей» и волшебное царство животных («Дебаркадеры», 1922), мир живых и мир мертвых («Невинный каторжник», 1930). Биение человеческого сердца сливается в его стихах с «гармонией сфер», с ритмами всего мироздания («Тяготения», 1925). Откликом на события второй мировой войны, заставшей поэта в Уругвае, явились его скорбные «Стихи о Франции в беде» (1941).

ОЛЕНЬ

Перевод Бенедикта Лившица

Только трону я коробку Из сосны высокоствольной, Как застынет в чаще леса, Глядя на меня, олень. Отвернись, олень прелестный, Продолжай свой путь безвестный: В темной жизни человека Не поймешь ты ничего. Друг мой нежный, друг мой робкий, Чем могу тебе помочь, Через щель моей коробки Устремляя взоры в ночь? Просекой твои зеницы В глубь вселенной залегли. Тонкие твои копытца — Целомудрие земли. В день, когда морозы злые Небо льдом скуют, как пруд, Все олени побегут Из одних миров в другие.