Проделывали опыты зевакиВ коротких панталонах, и шутникМог искрой, высеченною во мраке,Чудовищный баллона вызвать взрыв.Взвивался шар, наряднее театра,И падал в ахающую толпу.Горели братья Монгольфье отвагой,И волновалась Академия наук.
* * *
«На днях повалит снег. Пытаюсь прошлый год…»
Перевод Э. Линецкой
На днях повалит снег. Пытаюсь прошлый годприпомнить — все мои печали и заботы.Но если б у меня тогда спросили: «Что ты?» —сказал бы: «Ничего, до свадьбы заживет».Я взаперти сидел и думал. Жар в камине,снег тяжело валил, шло дело к январю.Зря думал. Вот опять сижу один, курю —все
точно как тогда. А года нет в помине.Как тонко пахнет старый мой комод.А я был просто глуп, не понимал упорстватаких вещей и чувств. Ведь, право же, позерствопытаться то изгнать, что в нас давно живет.Целуемся в молчанье, плачем тоже, —зачем же мысли нам? Зачем потоки слов?Все ясно и без них. Знакомый звук шаговречей сладчайших слаще и дороже.Мы звездам имена даем, нам невдомек —им не нужны названья и приметы;не стоит подгонять прекрасные кометы,в безвестность торопить и сокращать их срок.Опять зима, но где те горести, заботы?Припомню и опять забуду прошлый год,и если б у меня теперь спросили: «Что ты?» —сказал бы: «Ничего, до свадьбы заживет».
Осенние дожди, с утра застлала мглавесь горизонт. Летят на юг перепела,и рыщет хриплый ветер по оврагуи гонит, как метлой, дрожащего бродягу.С окрестных косогоров и холмовна крыльях медленных спустились стаи дроф;смешные чибисы уже отсуетилисьи где-то в камышах, в сырых ложбинках скрылись;чирки-коростельки, как будто неживые,ни дать ни взять — игрушки заводные,дня через три над нами пролетят;а там, глядишь, и цапли воспарят,и утки взмоют легким полукругоми затрепещут над пустынным лугом.Придет пора — и странный ржавый кличраздастся в небесах, — то журавлиный клин;промчится хвостовой и сменит головного…А мы, Вьеле-Гриффен, поэты, мы готовыпринять весь мир, по в нем жестокость и разлад,и режут к праздникам в деревне поросят,они так страшно, так пронзительно визжат,и будничная жизнь порой не лучше ада.Но и другое есть — с улыбкою по садуидет любимая — сиянье, и прохлада,и прелесть. Но еще есть старый-старый пес,он болен, и лежит, уткнувши в листья нос,и грустно смерти ждет, и весь — недоуменье…Какая это смесь? И взлеты, и паденья,уродство, красота, и верх и низ…А мы, недобрые, ей дали имя — Жизнь.
189
Вьеле-Гриффен Франсис (1864–1937) — французский поэт, мастер свободного стиха.
* * *
«Отара грязная, и зонт линяло-синий…»
Перевод Э. Линецкой
Отара грязная, и зонт линяло-синий,и от тебя всегда попахивает сыром…Ты посох вырезал из остролиста сами с ним взбираешься по склону к небесамвслед за лохматым псом. Трусит твой ослик бодро,и на худой спине позвякивают ведра.Минуешь пахарей, минуешь кузнецов, —подъем кончается. Там воздух свеж и нов,там овцы на лугу, как белые кусты,там растянул туман на пиках гор холсты,там сипы важные — их шеи странно голы, —и горы в дымчато-закатном ореоле,и созерцаешь ты спокойно до зари,как над безбрежностью там божий дух парит.
СИНДБАД-МОРЕХОД
Перевод Ю. Денисова
В садах, где персики омыты ясным светом,Как слезы, падают тяжелые плоды,И, в грезах слушая прохладный плеск воды,Жарою истомлен, Багдад недвижим летом.Томится полудень, и словно спит дворец,Гостей ждут кушанья в больших прохладных залах.Достоинство тая в движениях усталых,К друзьям идет Синдбад — богач, моряк, мудрец.Баранина вкусна, и сладостна прохлада,Здесь бытие течет неспешно, без тревог.Льет воду черный раб на мраморный порог,И спрашивают все: «А что там, у Синдбада?»Дает роскошный пир прославленный Синдбад,Синдбад умен и щедр, а мудрые счастливы.Чудесной повести все внемлют молчаливоО том, как плавал он и как он стал богат.Курится в залах нард — благоуханья славы,И жадно ловит их Синдбада тонкий нос.Недаром соль сквозит в смоле его волос,Ведь шел на смерть Синдбад, чтоб знать людей и нравы.Пока он речь ведет, на золотой Багдад,На пальмы сонные струится солнце
знойноИ гости важные разумно и спокойноОбдумывают то, что говорит Синдбад.
ПОЛЬ ВАЛЕРИ
Поль Валери(1871–1945). — Первые поэтические опыты Валери, отмеченные влиянием Малларме, печатались еще в начале 90-х годов. Однако изобразительные средства, унаследованные от символизма, не удовлетворяли поэта, и он на целых двадцать лет уходит в «монастырь собственной души», чтобы разработать самостоятельную художественную систему, которая мыслилась ему в виде некоего «нового классицизма», обогащенного методами, заимствованными из области философии и точных наук. Воплощением этих концепций явилась поэма «Юная парка» (1917). Позже были опубликованы сборники «Альбом старых стихов» (1920) и «Чары» (1922). Предельная сгущенность поэтического языка, усложненность синтаксиса, искоренение окостеневших словосочетаний и замена их новыми словесными формулами, призванными «выразить невыразимое», — все это делало иоэзию Валери весьма трудной для понимания. В 1925 г. он избирается членом Французской Академии.
МОРСКОЕ КЛАДБИЩЕ
(Фрагменты)
Перевод В. Парнаха
Спокойный кров, где бродят голубицы,Мелькнет из-за сосны, из-за гробницы.Здесь полдень строит из огня и сновТебя, о море, в вечном обновленье.Моя награда после размышленья —Широко созерцать покой богов.О, храм Минервы, постоянство клада,Громада отдыха, обличье лада,Бровастая вода, Глаз, ты таишьТак много сна под пламенным покоем.Мое молчание! Глубинным строем,Мильоном черепиц спит Крыша крыш.Плоды истаивают в наслажденье,В восторг преобразив исчезновеньеВо рту, где гибнет эта красота.Так я дышу моим грядущим дымом,А небеса поют сердцам палимымМетаморфозы каждого куста.Затвор священный, где сгорают души,Сиянью отданный обрывок суши,Строй факелов, мне этот остров мил,Одетый в камень и во мрак растений,Где столько мрамора лобзает тениИ море верное спит у могил.Большое море с даром прорицанья,Хламида из сверканья и мерцанья,Вся в идолах и солнца и луны,Верховный змей, своею синью пьяный,Кусает хвост своей же плоти рваной [190]Среди отгулов, полных тишины.Подуло. Жить! Попробуем! Так надо!Вдруг книгу мне огромная прохладаЗахлопнула, звеня в морской пыли.Летите, ослепленные страницы!Ломайте, радостные вереницы,Кров, где еще пасутся корабли!
190
… змей… кусает хвост своей же плоти рваной… — Бесконечность морской глади уподобляется здесь древнему гностическому символу вечности, змею Уроборосу, кусающему собственный хвост.
ПОГИБШЕЕ ВИНО
Перевод Бенедикта Лившица
Когда я пролил в океан —Не жертва ли небытию? —Под небом позабытых странВина душистую струю,Кто мной тогда руководил?Быть может, голос вещунаИль, думая о крови, лилЯ драгоценный ток вина?Но, розоватым вспыхнув дымом,Законам непоколебимымСвоей прозрачности верна,Уже трезвея в пьяной пене,На воздух подняла волнаНепостижимый рой видений.
ДРУЖЕЛЮБНЫЙ ЛЕС
Перевод М. Кудинова
О чем-то непорочном размышляя,Плечом к плечу мы по дорогам шли,Среди цветов неведомых землиШли об руку, молчанье сохраняя.Казалось, будто мы обручены,В ночи, что от лугов зеленой стала,Где мы дары делили небывалой,К безумцам расположенной луны.Потом вдали мы умерли на ложеИз трав и мха, теней не потревожа,Ни вздохов леса, давшего нам кров.И в вышине, средь вечного сиянья,Мы, горько плача, встретились без слов,О верный мой товарищ по молчанью.
Неведом, незрим,Я запах цветка,В струе ветеркаЕдва ощутим.Неведом, незрим,Случайность иль дух?То здесь, то гоним,Возник — и потух.Ни смысла, ни слов?Для лучших умовЭдем заблуждений.Неведом, незрим…Лишь миг — и за нимСлед скрытых томлений.
191
Сильф — В средневековой демонологии сильф (также эльф) — дух воздуха, олицетворение изменчивой и неуловимой воздушной стихии.