Западноевропейская поэзия XХ века. Антология

Коллектив авторов

ДЛЯ ДЕТЕЙ И ЭСТЕТОВ

Перевод М. Кудинова

В Париже На лошади рыжей, В Лиможе На лошади тоже, В Невиле На черной кобыле, Ах, как хорошо, хорошо! В самом деле, как хорошо! Ту-ту! Для дочки моей, Ивонны — Колоколов перезвоны. Кого в Перпиньяне не стало? Не стало жены генерала. Кого в Ла-Рошели не стало? Не стало невесты капрала. А в Эпинале кого? Не скажем пока ничего. Ту-ту! Ну, а в Париже, ответь мне скорей, Что ты подаришь Ивонне своей? Я подарю тебе, дочка, Платьице с оторочкой, Сумку на красном шнурке, Чтобы

носить на руке, Зонтик из белого ситца, Чтобы от солнца укрыться, Шапочку с лентой зеленой, Туфельки цвета лимона, Разные украшенья, Чтобы носить в воскресенье. Ту-ту! Для дочки моей, Ивонны — Колоколов перезвоны. Стали в Париже звонить — Надо постель постелить. Стали звонить в Лиможе — Спать отправляюсь я тоже. Стали в Ножане звонить — Свет нам пора погасить. Нет! Погоди! Ты должен Автомобиль мне купить, И чтобы был он из жести, И не стоял бы на месте, И поднимал бы он пыль, Этот автомобиль. Посторонитесь! С отцом своим вместе Катит Ивонна! Ту-ту!

ЗЕМЛЯ

Перевод Ю. Денисова

Унесите меня выше сумрачных свечек Земли! Унесите меня от кларнетов отравных Земли! Мир лишь там, в небесах, где не водятся змеи Земли. Вся Земля — словно грязный разинутый рот, где зевота, икота и смех — все в зловонье живет. Сонный кашель Земли после нудного дня душу мне истерзал. Унесите меня! Увлеките меня, чтоб земное я бросил жилье! О Земля, я цепляюсь за старое знамя твое. Пусть великого ветра пронзает меня острие! Я себя истерзал, сам с собой беспощадно воюя, И фургоны дилемм за собою повсюду везу я. Тим засну я, откуда я Землю увижу… Вам завидую, феникс, и гриф, и орел. Дайте мне ваш порыв, ваши вольные мощные крылья, чтоб, над громом взлетев, в небесах безграничных парил я!

ЛЕОН-ПОЛЬ ФАРГ

Леон-Поль Фарг(1876–1947). — Его творчество является как бы соединительным звеном между поздним символизмом и сюрреалистами, которые считали его своим предтечей. Стихи и лирическая проза Фарга отличаются музыкальностью (не случайно один из его сборников называется «Для музыки», 1918), причудливым сочетанием нежности и едкой иронии, наблюдательности и безудержной фантазии, вкусом к полутонам, ко всему неопределенному, трудно уловимому. Поэтическая проза Фарга собрана в книгах «Пространства» (1929) и «При свете лампы» (1930).

ПОСЛЕСЛОВИЕ

Перевод М. Кудинова

С вершины дерева скользит, шурша средь веток, Рука, покрытая узором золотистым. Все листья и цветы друг друга понимают. В вечернем сумраке я видел медяницу. Диана [197] над прудом свою надела маску. Как ласковый призыв темнеющего неба, Атласный башмачок мелькает на лужайке. Ладьи ночные вдаль готовятся отплыть. Другие будут приходить к скамье железной, Чтоб видеть это все, когда меня не будет. Закат забудет тех, кто так его любил. Уже ничей призыв не озарит нам лица. Ничье рыдание в душе не отзовется. Погаснут наши окна, незнакомцы По серой улице пройдут неторопливо, И голоса, Другие голоса затянут песню, Глаза другие отуманятся слезами Под новой кровлей. Будет все Исчерпано, все будет прощено, И свежей станет боль, и новым лес, И, может быть, неведомым друзьям Бог счастье даст, обещанное нам.

197

Диана — здесь: луна.

* * *

«Вечер клонится изнеможенно…»

Перевод В. Козового

Вечер клонится изнеможенно, и деревья, у самой дороги снов — как тяжелые птицы, голова под крылом, — засыпают. Луна плачет в листве — как взгляд сквозь дрожащие пальцы… В ней она топит свои ледяные щедроты. Она следует, рядом с берегом, за бегущей струей. Она в ней колышется: будто огромный лебедь растерял свои перья на ровной глади, где кто-то баюкает небо… На крутом повороте — дозор тростников, куда луна вонзает свои занозы. Протяжное дуновение ветра, который время от времени гонит из гнезд воспоминания и имена… и оно чистит от чешуи воду и листья… Тогда полуночник и сторож этих горячечных стран — длинная серая ящерица, в которой укрылась древняя чья-то душа, — издает странный звук, голосом дальним, напоминающим инструмент и обряд дикарей, — ибо она различает движение неких существ, каких видеть нам не дано, — тех, что уходят за горизонт, где прошлое уснуло под пеплом.

ОСКАР-ВЕНЦЕСЛАВ ДЕ ЛЮБИЧ-МИЛОШ

Перевод А. Ларина

Оскар-Венцеслав

де Любич-Милош(1877–1939). — Родился в литовской аристократической семье, в юности переехал в Париж, где окончил Школу восточных языков. Известность обрел после выхода книги стихов «Семь одиночеств» (1906), пронизанной отзвуками древних легенд и навеянной впечатлениями от путешествий по Востоку, раздумьями над судьбами былых эпох и культур. В дальнейшем порывает со «светской» поэзией, обращается к мистическим мотивам («Элементы», 1911; «Ars Magna», 1924; «Арканы», 1926). Выступал как переводчик и популяризатор литовского народного творчества («Дайны», 1928; «Сказки и присказки старой Литвы», 1930).

«Все мертвые пьяны от грязного дождя…»

Все мертвые пьяны от грязного дождя На кладбище забытом в Лофотене, И таянья часы стучат в корнях растений, Внутри гробов прогнивших в Лофотене. Под шум вороньих крыл, шуршащих у могил, Весна поит водой тела в грязи и тлене; Под мерный смех ветров, который тих и мил, Уютно спится мертвым в Лофотене [198] . Я, быть может, навеки отдален От моря, от надгробий в Лофотене, Но мне не знать покоя — я влюблен В тот уголок земли, в его немые пени. Истлевшие тела, людей усопших тени На кладбище бездомных в Лофотене — Названье городка влечет и дразнит слух — Скажите мне, земля легка ли вам, как пух? — Ты лучше б рассказал веселый анекдот: Душа шампанского, смотри, исходит в пене. Чего-то легкого размякший разум ждет. И слушать не хочу о странном Лофотене. Ну ладно. Пусть камин огнем обводит тени, Пусть моросящий дождь вплетется в стук ветвей. — Вы, мертвые, и те, что в Лофотене, — Мертвы, но, видит бог, меня вы не мертвей.

198

Лофотен — небольшой архипелаг у побережья Норвегии.

* * *

«В юдоли детства, снова обретенной…»

В юдоли детства, снова обретенной, В селении, где все сердца мертвы, Где ровный стук сердец как заведенный, Где шорох крыл шумит: они мертвы, Где рокот вод речет: они мертвы, Я — в зыби времени — больной и сонный. Плывут любви потоки огневые Из недр огромных глаз в печали сонной — В юдоли детства, снова обретенной… — А день роняет дождь над пустотой. Как мягок взор, угаснувший навеки. Как странно: ты смогла меня узнать — Мерцали серафические веки, Смеющиеся, голубые веки, И в бликах тьмы блуждали света реки; И ты, которой неоткуда знать Мое лицо страдальца и калеки, Ты, зыбкая, смогла меня узнать, Ты, воплощенье неги в человеке, — Огромные, как ночь, твои мерцали веки… — А день роняет дождь над пустотой. Я слышу хора мощный унисон — Откуда этих древних звуков груда? Печальница, ты совершаешь чудо: Наполнен ими доверху мой сон. В какой листве, шуршащей в унисон, В какой тиши услышу я, откуда Возьму я снова этих звуков чудо, Как светоч озаряющее сон? — А день роняет дождь над пустотой.

ВИКТОР СЕГАЛЕН

Виктор-Амбруаз Сегален(1878–1919). — Был корабельным врачом, много путешествовал, подолгу жил в Китае и Тибете, занимался археологией и этнографией. В сборнике «Незапамятное» (1907) отражены впечатления от пребывания на Таити. В книге стихов «Стелы» (1912), отмеченном влиянием Сен-Жон Перса и П. Клоделя, сказался интерес Сегалена к древним культурам Дальнего Востока.

САБЕЛЬНЫМ КЛИНКОМ

Перевод В. Ковового

Все мы, на наших конях, ведать не ведаем о посевах. Но все земли, какие можно вспахать и пройти в траве на рысях, — Мы их прошли. Мы не приучены воздвигать ни стенные ряды, ни храмы. Но все города, какие можно выжечь дотла, ни храмов, ни стен не щадя, — Мы их выжгли. Мы бережно чтим наших жен, которые все из самой высокой знати. Но тех, каких можно свалить, и подмять, и взять, — Мы их взяли. Наше клеймо — острие копья; наш парадный наряд — броня, на которой стынет роса; и шелк наш — из конского волоса. Другой, понежнее, какой можно продать, — Мы его продали. Без границ и порой без имен, мы не царим, мы проходим. Но все то, что колют и бьют, то, что рубят и что дробят… Все, без разбора, что сабельным можно клинком, — Мы это смогли.