Запах разума
Шрифт:
А Денис погладил его по голове. Дотронулся до прекрасных волос, которым позавидовала бы любая земная девушка - до пышной тяжёлой гривы цвета ирландского сеттера. Отчасти я его понимаю: волосы были слишком близко - и очевидно восхитительны на ощупь. Детский порыв.
Но Денис ужасно ошибся.
Откуда-то из-под искрасна-рыжих прядей вдруг возник паук, вернее, Паук - с большой буквы. Чёрное, серое и серебристое мохнатое страшилище, размером не меньше ладони: россыпь чёрных глаз, покрытые волосками клыки, растущие из пасти, жвала, вероятно - не знаю, как назвать их правильно. И он не просто выполз из волос "эльфа" - он принял на его плече очевидно угрожающую позу, задрав передние лапы. Я не страдаю арахнофобией, но и меня взяла оторопь, а ребята отстранились.
Я думал, что Денис закричит - монстр оказался слишком близко, и это случилось слишком неожиданно - но он сдержался. Его только передёрнуло от макушки до пят, он с трудом взял себя в руки и виновато улыбнулся.
Удивительно, но чужак оценил и страх, и самоконтроль. Он чуть качнул головой, тронул щёку Дениса кончиками пальцев и сделал какой-то еле уловимый жест - именно для паука, как дрессировщик жестом командует собаке. Тварь пропала в его волосах так же бесшумно и внезапно, как появилась.
– А ты говорил, оружия нет, - прошептал Виктор.
И тут я как будто неправильно вдохнул - и закашлялся. Мне было мучительно неловко, это было некстати, я не должен был мешать Денису, но я кашлял и кашлял, грудь резало, я согнулся пополам, но никак не мог остановиться - а ребята смотрели на меня с жалостью.
Кажется, Цвиктанг растерялся. Он протянул к моему лицу ладонь, от которой теперь пахло, пожалуй, анисом - но запах вызвал у меня новый приступ кашля. И в крохотной паузе между судорожными вдохами я услышал, как со стороны дома голосом взрослого мужчины, чистым, музыкальным, вполне эльфийским тенором, приказали:
– Дзонгдан!
Я вытирал выступившие слёзы и думал, что это именно приказ. Как "стоять!" или "вперёд!" - совершенно определённая интонация. Холодно и строго. Денис, мне кажется, тоже понял это обращение, как приказ.
– Мужики, - сказал он, - он хочет, чтобы мы вошли.
Виктор хмыкнул.
– Придётся...
– проговорил он медленно.
– Пойдёмте... раз он хочет. Хозяин - барин, ёпт...
Я заставил себя разогнуться - и увидел хозяина.
3. Лицин
Родной сын клана Кэлдзи
... Долгий путь приводит в эдем...
Доглинг из клана Лэга
Я сидел на корточках и вынимал вещи из рюкзака.
Вытащил компас, котелок, свирель, семена тёплой одежды и шкатулку из белого дерева, c томиком старинных стихов и моей тетрадкой - я записывал в неё разное и вклеил листок с весёлым отцом, листок с мамой, когда она варит медовые тянучки, и листок с Дзиорном перед разлукой. Маленькую палатку распаковывать не стал. Сидел и смотрел на всё это имущество, разложенное вокруг меня на полу. Было то ли грустно, то ли стыдно.
Дождь.
*Я не хочу уходить в дождь*.
Паук спустился по плечу и руке на ладонь, уставился чёрными глянцевыми капельками глаз. Я поднёс его к лицу, тихонько дунул - и он приветственно развёл передние лапы. Я погладил его по шерстинкам на спине:
– Не пойдём в дождь, да?
– и он принялся внимательно исследовать мои пальцы, надеясь на что-нибудь вкусное. Паук был со мной согласен. Я дал ему капельку слюны и сунул в волосы.
Ничего не стал раскладывать по местам. Бросил свои вещи рядом с рюкзаком. Дал понять: я просто пережидаю дождь. Подошёл к окну, чтобы посмотреть на небо.
На небе не оказалось ничего интересного. Серая хмарь затянула его от края до края; облачная муть была так плотна, что полдень казался сумерками. Стало ещё грустнее, но стыд поутих: как бесприютно человек чувствует себя один, в дождь, в пути. Кто осудит того, кому неприятна сырость? Путешествовать лучше в солнечную погоду.
Сзади потянуло Лангри, вернее, насмешкой Лангри - брата, принятого недавно, почти моего ровесника. Лангри, опытного и независимого до безобразия. Я оглянулся: он стоял в дверном проёме.
Запах насмешки стал куда заметнее, и была в нём примесь чего-то, мне не очень понятного. Как будто он хотел скрыть сочувствие под сарказмом.
Я слез с подоконника и подошёл, чтобы понюхать получше, но всё равно недопонял. Мешали сороконожки-стеночистки, их острый запашок; Лангри принёс их целую горсть. Всё правильно - в плохую погоду удобно убирать дом.
– Отпусти сороконожек, - сказал я.
– Паук их не любит.
– Я знаю, - сказал Лангри и поднёс ладонь к стене, чтобы сороконожки расползлись.
– Придержи его, пусть отбегут подальше.
Пауку не было дела до сороконожек - он неподвижно сидел у меня в волосах и, кажется, дремал.
– Остался, значит, - констатировал Лангри, разглядывая мои вещи, и сарказма стало больше, чем сочувствия. В сочетании с сороконожечьим привкусом это было как-то обидно.
– Знаешь, что случается с теми, кто слишком надолго задерживается там, где родился? Он *укореняется* окукливается.
– Каламбур неудачный, - буркнул я.
– Просто говоришь одно, а пахнешь другое. Не воображай себя великим остроумцем. И вообще, пусть я окуклюсь. В коконе у меня вырастут крылья, и я улечу *а ты завидуй дальше*.
Лангри ухмыльнулся и даже высунул кончик языка, будто хотел попробовать ответную хохмочку ещё и на вкус.
– Хм-м, - сказал он, - быть может, это и понравится какой-нибудь неразборчивой *девчонке* Хозяйке. Если у тебя хватит храбрости когда-нибудь отправиться в путь.
– Знаешь, - сказал я как можно небрежнее, - отец говорил, что на белом свете просто нет таких парней, которые легко покидают дом, где их любили. *У нас не принято никого гнать взашей*.
Лангри начал меня раздражать - я и не подумал скрывать, чем это пахнет. Моё раздражение почувствовал паук и выбрался из волос на плечо.