Застава на Аргуни
Шрифт:
— Постоянное место жительство, профессия, где работаете?
— Живу в Харбине, профессии не имею. Раньше работала в конторе парфюмерной фирмы «Стелла». Сейчас не работаю.
— На что живете?
Ланина на секунду задумалась. Торопов пристально посмотрел ей в глаза. Она спокойно выдержала его взгляд, ответила:
— На деньги японской разведки.
Панькин от неожиданности скрипнул стулом. Торопов, выпустив изо рта длинную струю дыма, кашлянул.
— Вот как?
— Вернее сказать, жила, — поправилась Ланина. — Теперь все кончено.
— Как это понимать? — испытующе
— Это долго рассказывать. — Женщина тяжело вздохнула. — Позвольте мне закурить.
Торопов протянул ей пачку папирос. Женщина взяла со стола спички, прикурила.
— Если вас это интересует, могу рассказать. Только, повторяю, это очень длинная история, — проговорила она устало. На ее щеках прорезались скорбные морщинки, глаза стали печальными.
— Два года я сотрудничала с майором Накамурой — заместителем начальника японской миссии. Выполняла его задания по работе среди русской эмиграции. Иногда получала поручения, связанные с разведкой на вашей стороне.
Она подробно рассказала о поручениях Накамуры, о своем отношении к разведывательной работе. Офицеры слушали ее, не перебивая. Многое из того, что она говорила, им было известно. Она говорила правду. Когда Ланина закончила рассказ, Торопов спросил:
— А зачем вы перешли к нам сегодня?
Женщина стряхнула пепел с папиросы, рука еле приметно вздрагивала.
— Вы, очевидно, знаете Накамуру? — Она внимательно посмотрела сперва на одного офицера, потом на другого.
Торопов не ответил. Расценив это молчание по-своему, Ланина продолжала:
— Он сейчас находится в Уда-хэ. Вызвал сюда и меня. Приехал в Уда-хэ и Новиков. Вы его, наверное, тоже знаете. Мне, кажется, что Накамура затевает что-то серьезное. Иначе, зачем бы ему вызывать этого бандита? На Кулунтая он опереться не может. После ранения на вашей стороне старик чувствует себя неважно.
Женщина, не скрывая волнения, закурила вторично.
— Вчера вечером Накамура пригласил меня к себе на конспиративную квартиру. Угостил хорошим вином, потом стал склонять к сожительству. Такие попытки бывали и раньше, но мне удавалось их отводить. Вчера же он был так настойчив, что я не выдержала и ударила его. Он выхватил пистолет, хотел пристрелить меня. Но потом, успокоившись, сказал, что отправит меня под «красный фонарик», на потеху нижним чинам… — Глаза ее сверкнули гордо и гневно, ноздри раздулись. — Скажите, что мне было после этого делать?
Не получив ответа, она взволнованно продолжала:
— Я решила порвать с ними. Уйти к вам. Принять заслуженное наказание. Будь что будет, а сотрудничать с ними я больше не могу. Мне надоело каждый раз чувствовать себя на грани жизни и смерти. Вы понимаете, как это тяжело? Каждый день оскорбления. Грязные унижения! Кто вынесет это?! Я устала. Ведь я женщина!
Торопов открыл стол, вынул карточку. С фотографии на лейтенанта смотрела приятная девушка. В ее больших темных глазах, в двух маленьких ямочках на щеках, было столько обаяния, неосознанной женственности. Это была Елена Ланина, та Ланина, которая сейчас сидела перед ним и с горечью, с возмущением рассказывала о своей печальной судьбе. Тогда ей было восемнадцать. Сейчас — двадцать два.
— Да! — Торопов вздохнул и, подавая карточку женщине, заметил: — Вы очень изменились…
Женщина взглянула на фотографию, грустно покачала головой.
— Это я снималась в эмигрантской гимназии, — сказала она, с надеждой подняв глаза на офицера. Уловив во взгляде пограничника сочувствие, Ланина кротко заключила: — Да, господин лейтенант, жизнь не щадит…
— Жаль, когда женщина становится на такую скользкую, далеко не женскую дорогу… — Торопов развел руками. — Вы нам так и не досказали, зачем перешли границу?
— Так вот… — заговорила она опять, словно спохватившись. — Я женщина. Мне не хватает уже сил к сопротивлению… Я измучилась. Мне нужна семья… В Маньчжурии мне ее не создать. Со мною все равно расправятся. Не японцы, так молодчики Родзаевского. Какой выбор? Выбора, как видите, у меня не было. Я твердо решила порвать со старым…
Все время молчавший Панькин вдруг спросил:
— Откуда у вас в сумке столько золотых вещей?
Ланина повернулась к нему и, чуть прищурившись, ответила:
— Я рассчитывала, что мне придется устраивать жизнь по-новому. В России, мне рассказывали, нелегко сейчас обеспечить себя. Война ведь! Поэтому я и взяла их с собой.
— Я спросил: откуда у вас столько ценных вещей? — уточнил Панькин.
— Это все мои личные вещи. Кольца, медальон, брошки, часы — подарки папы. Он был подполковником царской армии, заслуженным, состоятельным человеком. В разное время эти вещи он подарил мне. Мама умерла, когда мне было семь лет. Папа любил меня. Серьги, колье и зеркало купила сама. В деньгах я не нуждалась. Японцы платили хорошо.
— Отправляясь на задания, вы всегда берете с собой такие украшения? — допытывался замполит, искоса поглядывая на начальника.
Женщина, пряча снисходительную улыбку, ответила:
— Нет, я не брала их… Когда майор Накамура вызвал меня в Уда-хэ, я гостила у знакомых отца. Получив телеграмму, я проехала прямо сюда. Вот почему все эти побрякушки оказались со мной…
Панькин записал ответ Ланиной в протокол.
— С Маньчжурией меня ничто не связывает. Папа мой погиб во время событий в Наманхане[3]. Никого у меня не осталось. Несколько подруг детства — не такая уж крепкая нить, — задумчиво говорила Ланина. — В России же есть родственники. Хоть и дальние, но все же родственники… Может, судьба когда-нибудь и сведет…
— Может, и сведет, если все то, что вы здесь говорили, не легенда, — сказал Торопов.
— Вы вправе подозревать меня, — сухо заметила женщина.
Задав Ланиной еще несколько вопросов, Торопов закончил:
— Сейчас принесут ужин. Отдыхайте. Завтра придется ехать.
— Благодарю. Ваша любезность дает мне надежду.
Офицеры вышли.
— Тертая баба, — сказал Панькин. — Говорит все, будто искренне, а сердце не лежит к ней.
Они пришли в канцелярию.
— Ты мне скажи, веришь ей или нет? — допытывался Панькин.