Застава на Аргуни

Иванов Николай Федорович

— По закону. Время трудное.

Пограничники заулыбались. Балагуров грозно повел на них глазами. Моисей, расплатившись, полез водворить деньги на прежнее место; агент шепнул:

— Молчите, ради бога… Испортите всю обедню…

…Когда уходили, Зойка задержала Слезкина в сенях, шепнула:

— Будь осторожен… Кабаны свирепы…

— Я все время скучал по тебе, Зоя! — признался Костя и сжал ее руку.

К месту засады охотники пришли, когда уже совсем стемнело. Для сидки Карпов выбрал небольшую прогалину,

одним краем упиравшуюся в пологий увал, другим — в густую, непролазную чащу. Посыпанная снежком полянка была испещрена черными пятнами — следами.

Карпов подошел к одной из рытвин, наклонился, стал разглядывать.

— Целым табуном приходят вон оттуда, — Карпов показал на чащу. — Под охраной крупного самца разгуливают.

Напомнив каждому его обязанности, Карпов еще раз осмотрелся вокруг и, позвав Слезкина, стал подниматься на увал.

— Сиди здесь, — сказал он, показывая на трухлявую валежину. — Стреляй наверняка, не торопись. Старайся в первую очередь свалить секача. Свинки никуда не денутся.

Карпов вернулся к Павличенко.

— Я останусь здесь. Ты спустись метров на тридцать левее…

Вскоре из-за сопок выглянула луна. В лесу посветлело. По искрящейся серебром снежной поляне потянулись длинные, свинцовые тени. Слезкин смотрел на кусты, и ему чудилась там затаившаяся Зойка. Он встряхивал головой, Зойка исчезала, появлялась стройная елочка. Слезкин задумывался, и опять на месте елочки возникала Зойка. И Слезкин больше не встряхивал головой, чтобы елочка не подменила Зойку…

Ветерок принес из чащи какие-то далекие, неясные звуки. Они нарастали, сначала походили на глухой шорох, потом на треск раздираемого полотна. Треск то стихал, то вновь возникал.

Слезкин озирался. Вдруг он вздрогнул от визга и хруста сучьев: на поляну выскочил огромный, чуть не метрового роста кабанище. Пролетев стрелой пустырь, он круто развернулся и, подняв над собой тучу перемешанного с землей снега, остановился, как вкопанный. Вздернутое рыло зверя повернулось туда, откуда он только что примчался.

Не успели охотники опомниться, как из чащи выскочил еще один, такой же матерый кабан. Вспахав мордой землю, он проехал несколько шагов на подвернувшихся передних ногах и замер, приготовившись к смертельному поединку. Несколько мгновений оба секача, словно испытывая друг друга, стояли недвижно. Но вот преследователь, кипя отвагой, лязгнул клыками и, разбрасывая по сторонам клочья пены, рванулся вперед. Звери столкнулись. Злобный рев, топот, треск сучьев смешались в единый клубок звуков.

Оставив друг другу по нескольку кровавых ран, секачи разбежались в разные стороны и опять заняли исходные позиции.

Теперь уже первым сорвался в атаку не преследователь, а его соперник. Бросок кабана был так пружинист, так силен, что, казалось, спастись от этого сокрушительного наскока невозможно. Длинные острые клыки ножами врезались в плечо врага. Раненый зверь неистово взвыл и, оставляя на снегу пятна крови, помчался на увал. Победитель, торжествуя, стоял на месте и глядел вслед убегавшему

врагу.

Однако радость его оказалась недолгой. Раненый секач, отбежав, развернулся и стремглав бросился на беспечного соперника. И вот, волоча по земле вывалившиеся из вспоротого брюха кишки, зверь сделал несколько вялых прыжков и, обливаясь кровью, затих. Одержавший победу секач, обессиленный, но гордый, стоял, тяжело дыша, над трупом своего врага.

Слезкин затаив дыхание смотрел на эту невиданную схватку.

Но вот секач тряхнул головой, жадно потянул воздух, вздыбил на загривке щетину. Зверь почуял новую опасность.

Карпов, — он находился ближе всех к кабану, — тоже увлекся картиной жестокой битвы; он даже забыл дослать патрон в ствол карабина.

Человек и зверь настороженно смотрели друг на друга. Но вот кабан рявкнул и бешено помчался вперед. Оплошай Карпов на какую-то долю секунды — и конец охоты оказался бы трагическим. При такой скорости одного взмаха клыками было бы вполне достаточно, чтобы погубить зазевавшегося охотника. В самый последний миг, когда кабан готов был поддеть его на клыки, Карпов отскочил в сторону. Секач промчался мимо. Пока он разворачивался, сержант зарядил карабин. Два выстрела — Карпова и Слезкина — прогремели враз. Косматый хозяин Медвежьего распадка рухнул в снег.

Карпов сел на пенек, стал крутить цигарку. Когда он чиркнул спичкой и поднес огонек к папиросе, рука его мелко вздрагивала.

Павличенко и Слезкин виновато переминались с ноги на ногу, не смея даже закурить. Они ждали, что сержант вот-вот начнет их укорять за то, что они не пришли ему вовремя на помощь. Но Карпов, видимо, и не помышлял об этом. Он протянул Косте кисет и глухо сказал:

— Молодец!.. Ты его свалил!

Выкурив папиросу, Карпов сказал:

— Давайте-ка, ребята, кто-нибудь к Моисею за лошадью.

Слезкин, торопливо закинув за плечо винтовку, подался на выселок. Карпов и Павличенко принялись разделывать туши.

Когда Слезкин появился на заимке, Зойка бросилась к нему.

— Все хорошо?! — воскликнула она. — Я так беспокоилась. Кабаны же, с ними не шутят!

Счастливый Слезкин, не понимая, как это случилось, вдруг почувствовал, что прижимает к себе Зойку, целует ее и шепчет:

— Все хорошо, Зоя! Хорошо!

А Зойка, охватив его шею, доверчиво подставляла ему свое обветренное, горящее лицо…

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

Прошла зима. Она уже не показалась бойцам такой бесконечной, как первая. Стрелкинцы закалились и возмужали. В осанке молодых пограничников, еще недавно таких угловатых, появилась уверенность и даже, пожалуй, небрежность, этакое ухарство бывалых воинов.

Прошедшая зима была почти спокойной. Несколько маньчжурских аборигенов, переброшенных на советскую сторону с довольно-таки распространенной легендой о «поисках лучших условий жизни» — вот все, чем рискнули пожертвовать Накамура и Ван Мин-до после недавней потери своих кадровых агентов.