Застава на Аргуни
Шрифт:
Старик махнул рукой, сплюнул через барьер. Какой может быть пейс? До него ли сейчас, когда «плачут» именные часы? Из уважения к генеральскому чину, старик степенно заметил:
— Не рано. Покойный ротмистр Ермолаев всегда начинал в это время. Приходил первым на всех скачках и ни разу не запалил своего рысака. — Возразив генералу, портартуровец опять завопил: — Волю коню!
Свирепо насупившись, Айбек смотрит поверх ушей Незабудки. Пот, застилая глаза, льется градом по лицу. Плывут навстречу переполненные болельщиками трибуны ипподрома. Впереди, поблескивая атласным
На выходе из виража Айбек, словно услышав крик старика, дает Незабудке свободу и взмахивает хлыстом. То же самое делает и рыжий ефрейтор. Мгновение — и их кони настигают Комарова. Чувствуя, как все ближе, ближе подступает грозный вал погони, Комаров не выдержал и оглянулся. В воздухе опять мелькнули хлысты. И вот уже место лидера заняли Абдурахманов и рыжий ефрейтор. Несколько секунд они идут стремя в стремя, но при выходе на прямую ефрейтор вырывается на полкорпуса вперед.
Старик настороженно притих, собрался в комок, пригнулся к барьеру. Генерал протянул портартуровцу руку, шепнул:
— Принимай, папаша, в пай. Ударим по рукам? Теперь остались только наши…
Старик молча хлопает сухонькой рукой по широкой генеральской ладони. За спиной раздается пронзительный крик: «Ваня-а-а!.. К бровке жмись!..» Это подбадривают Комарова. Он идет уже четвертым. Кто-то издевается: «Жмись не жмись, теперь твоему Ване крышка!» Эти слова тонут в грохоте аплодисментов и топоте ног.
Последняя прямая…
Абдурахманов опять пускает в ход хлыст. Незабудка делает отчаянный бросок. Айбеку кажется, что она вот-вот выскочит из-под седла и уйдет вперед без седока. Пятьдесят, сорок, тридцать метров остается до финиша. Всадники по-прежнему мчатся стремя в стремя. Стрелкинский кузнец со всего плеча стегает коня и пронзительно свистит. Еще один рывок — и Незабудка выдвигается на голову вперед. Звенит колокол. Ревут неистово трибуны.
Айбек спрыгивает на землю и в порыве целует Незабудку в дрожащие от возбуждения губы, стирает платком хлопья горячей пены. К нему бежит Торопов, обнимает его и долго трясет руку. Айбек что-то шепчет и счастливо сверкает глазами. Болельщики скандируют: «Не-за-будка!.. Не-за-будка!..»
Когда улеглась буря аплодисментов, начали поздравлять тех, кто выиграл пари. Заливаясь пронзительным смешком, пересчитывает червонцы старый портартуровец. Кто-то кому-то вручает проигранную трубку, кто-то на весь ипподром советует, как лучше выкрасть у свекрови пол-литровку самогона. Проигравших утешают тем, что потеряно еще не все, что можно попытать счастья в скачках сержантов и офицеров, наконец, в скачках вольных казачков, которые по традиции замыкали соревнования.
Выигрыш скачек сержантом Пушиным и второе место, занятое Тороповым, вернули стрелкинцам потерянные баллы. Удачная стрельба увеличила их очки еще больше. Стрелка заняла первое место, получила переходящий приз, а победители — подарки командования.
Передавая приз Торопову, старший лейтенант Плетнев с Лебединки мрачно пригрозил:
— Все равно отберем, Торопов! Имей в виду!
— Ну, это мы еще посмотрим! — воскликнул Торопов. Радость и гордость так и распирали
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ
Айбека Абдурахманова на заставе полюбили. Эта любовь чувствовалась во всем: и в том, как ласково относились к нему бойцы, и как уважительно обращались младшие командиры, и как внимательны были к нему офицеры.
По имени кузнеца давно уже никто не называл. Командиры — по фамилии, а бойцы же чаще всего звали его Марюдой — именем девушки-казашки из далекого аула.
Когда Айбек бывал в хорошем настроении, он мягким, гортанным голосом напевал, одному ему известную мелодию о Марюде.
Иногда вся песня кузнеца состояла лишь из одного, дорогого ему слова, десятки раз повторявшегося на разные лады. Он мог часами находиться в прокопченной кузнице и напевать имя любимой девушки.
Когда Айбека спрашивали, как звать его нареченную, он отвечал:
— Марюда.
— Ну, а по-русски?
— Как по-русски? Не знаю как.
— Тебя как звать?
— В школе русские ребятишки Алешкой звали.
— Вот видишь! Значит, и ее можно называть по-русски, — не унимались бойцы.
— Наверно, Маруся? — говорил Павличенко.
— Нет, Марина! — возражал Михеев, лукаво подмигивая товарищам.
Айбек смеялся узенькими, как щелки, глазками и соглашался:
— Марина? Это жаксы. Но Марюда — лучше!
— Пусть она, братцы, Анютой будет, — предлагал кто-нибудь из бойцов.
Каждый день девушку называли по-новому. И Айбек не обижался.
— Так хочешь? Пусть будет так. Но Марюда — лучше.
Кузнец часто вспоминал стройную, гибкую, как лозинка, девушку из родного аула, ее старенького, с реденькой седой бородкой отца, кочевавшего с отарой овец по бескрайним ковыльным степям Казахстана.
Торопов слышал не раз, как бойцы обращались к кузнецу: «Марюда, подкуй моего Рыцаря!», «Марюда, исправь, пожалуйста, скребницу!»
Однажды он сделал им замечание:
— У него же фамилия есть! Чтобы я не слышал больше никаких кличек!
Несколько дней запрет действовал, а потом все шло по-старому. Торопов махнул рукой, смирился.
— Кто сегодня у нас на правом? — спрашивал Торопов у кого-нибудь из бойцов.
— Марюда! — отвечали ему. И лишь потом, спохватившись, добавляли: — Абдурахманов!
В работе кузнец был неутомим. Он успевал вовремя перековать коней, отремонтировать принадлежности кавалерийского снаряжения, паял чайники, кастрюли, клепал ведра, тазы. Наравне со всеми ходил в наряды. А когда узнал, что сельский кузнец погиб на фронте, взял на себя дела в колхозной кузнице. С этого дня забот у него прибавилось. Маленькая, щупленькая фигурка Айбека частенько мелькала то на заставе, то в селе. Легкий, как соколок, он был все время в беготне. Необыкновенным трудолюбием и старательностью Айбек напоминал муравья. Это сходство еще больше подчеркивалось туго перетянутой ремнем талией, кривыми, обутыми в тяжелые кирзовые сапоги ногами, надутыми, как пузыри, бриджами.