Зелёная земля
Шрифт:
маленькой улочки на углу -
там, где в проёме портала,
кажется, и пролетала
бабочка пару столетий назад.
Этот торжественный эпизод
запёчатлён в граните:
в образе лёгкой сети
тонких, как чайный фарфор, улик -
прожилок, сбежавшихся в узелок.
Бабочка, бабочка, тяжек гранит -
тяжек гранит, да с землёю роднит.
Бабочка, бабочка, сердце легко -
сердце легко, да парит высоко.
Только наладятся в мире дела -
тут же у Бабочкиного Крыла
встретятся, всё ещё юны,
Первой Любви ветераны:
будет оркестра старинная медь
снова смеяться, рыдать и неметь -
словно бы и не заметя
пары минувших столетий.
3
Трудно смотреть без улыбки
на памятник Ореховой Скорлупке -
шлюпке посреди океана,
победившей два урагана!
Из чего она только сделана,
что миры перед нею ветхи?
Из какого железного дерева,
из какого дерева Бодхи?
Из какого нежного пафоса,
из какого крепкого лотоса,
что стихия пред ней – любая -
на коленях стоит, робея,
и не может слова сказать?
И что толпы прибрежного люда,
в океан закинувши сеть,
ждут своего чуда?
На воде золотая тропка,
уходящая в небеса,
где Ореховая Скорлупка
подняла паруса -
и по этой тропке, как посуху,
жизнь поднимется на корму
и поклонится мачте как посоху -
пилигримскому.
4
Остановил на лету строку
солнечной бронзой
памятник Поющему Тростнику,
ух, какой грозный!
–
Полное внутренней синевы
полое тело,
все они, все они таковы -
небесные стрелы.
Но памятник Поющему Тростнику
возьмёт первую нотку -
выплеснет радость или тоску
на одну минутку
и – опять молчать, хоть ты тут умри:
мне – что… я осока!
Да мы-то знаем, что у него внутри
заключена музыка.
И с дальнего поля, с дальней реки -
по одиночке и в свите -
скоро сюда принесут венки
птицы и дети,
сядут к подножию – и тогда
жизнь городская
в дырочках зажурчит, как вода, -
не умолкая.
5
Говорят, что, когда рассеется дым,
будет виден во сне глубоком
памятник Параллельным Прямым,
пересекшимся ненароком:
памятник двум глупым прямым -
легкомысленным пешеходам хромым,
столкнувшимся на переходе
при всём при честном народе.
Мы всегда идём, не видя куда,
мы всегда запутываем провода:
то ли это по дурости, то ль с тоски -
но потом на всех проводах узелки
и уже ничего не поправить,
и короткая наша память
говорит, что всегда у нас всё не так,
и не может распутать моток.
Но мы подождём: пусть рассеется дым
и пусть проступит из дыма
памятник Параллельным Прямым,
порознь ушедшим из дома,
попавшим в вокзальную кутерьму,
потерявшим друг друга в сизом дыму
и – волею странника-Бога -
опять нашедшим друг друга.
6
И не спрашивай, как дела:
дела – как сажа бела.
Вот памятник Пятой Ножке Стола,
которая слишком мала:
подложить под неё картон -
и навеки забыть о том,
что утл, мореплаватель, твой челнок
и стол, увы, колченог.
По памятнику Пятой Ножке Стола
ночами бежит смола:
это значит, что жизнь его не весела,
но – какая бы ни была,
а всё же блестит серебристая нить -
и есть о чем вспоминать…
На то ведь и мраморная доска,
чтоб память была крепка.
У памятника Пятой Ножке Стола
какого-нибудь числа
соберутся все, кому не нужна
ни ширина, ни длина -
а о чём уж они начнут говорить
и что потом начнут вытворять,
взлетевши на небеси, -
об этом у них и спроси.
7
Я забыл, в каком возвели веку,
но не в этом, по крайней мере,
памятник Телефонному Звонку,
прилетевшему из-за моря, -
тогда жизнь пошла лепить кренделя
из уже забродившего теста -
и в окно ввалился нос корабля,
глядя в сторону норд-веста.
Ах, звонок телефонный наделал дел!..
Он сразил наповал былое,
он грозил, умолял, хохотал, рыдал,
он сломал на окне алоэ,
он всё звал на охоту, на смерть, на бой,
звал на пир – по ковшу на брата!
–
и увёл нашу старую жизнь с собой,
и уже не привёл обратно.
А теперь уж всё ему нипочём -
и с тяжёлым каменным пылом
он летит, подавшись вперед плечом,
на коне на своём на белом,
и спешат к нему, под его трезвон
люди со всякими мелочами -
и кладут к подножью со всех сторон
свои минуты молчанья.
8
Для чего по сто раз на дню
памятник Блуждающему Огню
меняет свои очертанья -
это большая тайна.
Её знают скульптор, да городовой,