Зелёная земля
Шрифт:
очень трогательным… хоть и не отчим;
и, закончив с этой порцией жизни,
заказать себе другую у Бога -
и отныне не бояться ни казни,
ни позора, ни тюрьмы, ни побега;
поменять опять страну и привычки,
имя, отчество… фамилию, кстати,
и поставить всё, что было, в кавычки -
ироничные весьма, в результате;
взять вон тот весёлый домик в аренду
и начать писать трактаты о небе…
Можно многое успеть за секунду -
на случайном подлетев на ухабе.
А попробуем, стало быть, – не принося присяги,
но зато, разумеется, и не прося подмоги!
Из бумаги сделаны дни мои, из бумаги,
из бумаги сделаны, из золотой бумаги.
Развесёлые ножницы скачут легко и криво,
золотыми обрезками жизнь мою начиняя,
и проходит мимо и не одобряет Клио
безрассудную сущность всех моих начинаний.
Но порхает страница… но птица и пароходик
соревнуются в вечности, это определённо!
Жалко, жизнь коротка: на неё даже не уходит
половины бумаги, оставшейся от рулона.
И не очень понятно, на что извести остатки -
на какую-нибудь, чужую наверно, радость:
вот… послать золотой обрывочек проститутке,
бормотавшей мне в спину шестнадцатилетний адрес.
Ей теперь уже сколько… да двадцать, пожалуй, с гаком -
помню, крылья бумажные плещутся сиротливо,
помню, «Сникерс» бросает – то голубям, то собакам,
а как звали – забыл, но вполне вероятно – Клио.
2003
И на этом самом месте,
и на этой самой ноте
карта выпрыгнет из масти -
и меня Вы не поймёте,
ибо тут лежит граница -
тут всегда была граница,
где удобно извиниться
и удобно разминуться -
и шагнуть отсюда в пропасть,
то есть прямо тут и выпасть,
словно некая подробность
или некая нелепость,
из пленительных объятий,
в чью болотистую область
затянуло сад событий… -
тут как раз Вы и ошиблись:
на последней переправе,
на надёжнейшем извозе,
не на слове – полуслове,
где меж нами нету связи,
где меж нами пролетела
птица редкостной окраски,
и теперь уже нет дела,
как зовут её по-русски -
обронившая в полёте
то ли радость, то ли ярость…
Вы меня всегда найдёте
там, где я не появляюсь:
там на каждый чих и кашель,
разминая сигарету,
Вам любой дурак покажет
путь к земле, которой нету.
2002
Вот Теннисон периода Гомера,
а вот Шарден периода Руссо…
Маши микенской веткою Шумера
да под турецкий марш легионера
шагай Асгардом северным – и всё.
Так просто жить, когда тебе сто лет
не срок, сто километров – не дорога!
Не Кант ли приглашает на обед?
Отказываться глупо и не след:
приборы на столе – и слава Богу.
Бегут века, бегут, как облака, -
и пред весёлыми очами Канта
такая честь сойти за дилетанта,
за выскочку, за просто дурака -
и ничего не знать наверняка.
История, забудемте размолвки,
история, давайте пировать:
в обнимку, под угрозой книжной полки
сорваться и распасться на осколки…
Все счастливы, все вместе, и – виват!
I
Дети идут по песку – юные боги,
чудо как поступь легка: не остаётся
лунки и той на краю пенного моря -
разве что шорох да вот… запах лакричный.
Детство не знает следов – детство не помнит,
с кем, и куда, и зачем шло вдоль лагуны,
и золотая волна, верный союзник,
память смывает с песка – как не бывало.
Стало быть, глаз не спускай с лёгких сандалий:
их потеряешь из глаз – всё потеряешь,
шорох – и тот потеряешь в песке, не говоря уж
про ненадёжный такой запах лакричный.
Ибо пространство дано, чтобы в пространстве
всё погребать на века, всякую участь -
и оставлять по себе только просветы,
лишь частокол бытия – римские цифры.
Числа они или нет – кто же их знает?
Сколько детей на песке – не сосчитаешь:
то ли один, то ли два… то ли и вовсе
нет никого – лишь одни римские цифры.
Хочешь догнать – догоняй: времени – много,
есть у тебя впереди старость и вечность:
может, и хватит на то, чтобы однажды
мёртвой коснуться рукой дальнего детства!
II
Сад на далёкой горе – он ещё виден,
он ещё твой – и туда можно вернуться:
там ещё свищет хорей, ветви качая
и осыпая в траву спелые ямбы.
Там ещё ищут тебя, ищут и кличут,
произнося по слогам звонкое имя -
то, что ты прежде носил… да износилось
всё – даже имя твоё, вместе с одеждой,
вместе с надеждой – на жизнь в гуще деревьев,
где опадают в траву спелые ямбы,
их собирать не собрать – да и к чему бы:
слишком они тяжелы, слишком побиты.
Не вспоминай ни о чём: переменилось