Зелёная земля
Шрифт:
что же ты есть на свете
за голубчик такой!
Этакий не успевший
к торжеству дурачок,
этакий всё пропивший -
скрипочку и смычок,
этакий вечно нищий
припозднившийся гость
этакий изменивший -
всем, кому довелось:
Правде своей и Кривде,
птице-говоруну
Сцилле и с ней Харибде,
золотому руну…
Выскользнул из сказанья -
не заметили как:
всюду тебе везенье
и удача в руках,
все обманул ловушки,
обогнул все силки,
завтракал на опушке,
у прозрачной реки,
сгинул – и нет печали!
Только мир и слыхал,
как башмачки стучали,
как галопчик порхал…
возраст тебе не возраст:
пять минут – пять веков:
хватит в пространствах звёздных
музыки и подков!
2004
День прячется в глухую щель -
стремглав, как заяц.
И ночь касается вещей -
едва касаясь.
Тут вечера в помине нет:
тут переходы -
от света к тьме, а полусвет -
не той породы.
Мы говорим тут «нет» и «да» -
и только это.
Мы не даём себе труда
хранить секреты.
И нам простить и не простить -
одно и то же:
мы отпустили наших птиц
на небо Божье.
Мы размозжили все узлы
ручной гранатой,
назад хулы и похвалы
отдав с доплатой,
и враг – наш лучший друг, а друг -
враг самый лучший,
нас берегут Небось и Вдруг -
судьба и случай.
У нас в карманах облака -
пустая ноша,
а за душой – одна строка,
и та не наша -
но, никогда её со дна
не доставая,
мы твёрдо знаем, что она -
пока живая.
Забудьте наши имена:
мы безымянны,
в базарный день нам грош цена:
одни изъяны!
Но если можно нас продать,
то только – Крезу,
а если можно нас предать,
то только сразу.
Ах, всё неважно, всё пустяк -
и всё в порядке…
А если что у вас не так -
с нас взятки гладки:
вини нас, грозный судия,
в одной печали -
что не простились уходя,
как обещали.
Не начать ли сразу набело -
где-нибудь совсем в сторонке?
Не купить ли себе ангела
на рождественском на рынке?
Есть со свечкой или с дудочкой,
есть со свитком или с чашей,
есть с молитвой – руки лодочкой -
или просто так летящий.
Хоть один да утолит твою
грусть-печаль в её зените:
мне вот этого, с молитвою,
заверните… извините!
И – на золочёной ниточке -
быть ему в моём бедламе
чем-то вроде пограничника
за закрытыми дверями,
чтоб реальная действительность -
страсть и всякое такое,
с чем сто лет уж как не виделись, -
не нарушила покоя.
Так и будем жить за тридевять
километров от границы:
я – уча его постреливать,
он – уча меня молиться.
1997
Мы будем жить сегодня безголосо,
как лунный свет, как солнечный, как камни,
как всё, что молчаливо: как деревья,
в конце концов, как книги и другие:
как облака, цветы или трава.
Мы всё поймём, не проронив ни звука,
в ответ на рыки раненого века,
в ответ на рыки раненого царства,
бросаясь им на помощь, погибая
и молча следуя – по назначенью.
А после мы придумаем слова.
2007
В гулкой области светлого недалёка,
где летит камешек, брошенный в глубь колодца, -
там живой голос мёртвого человека
по пятам за мной ходит – и поёт, и смеётся.
Он немножко навеселе: у него праздник,
у него беломор в зубах – беломор-узник,
у него кружится голова, у него праздник,
но уже погнулся в груди золотой гвоздик:
по нему слишком долго стучал кулаком молот,
и на стук откликались озвучка, прогон, спевка…
А потом человек этот умер: для всех – молод,
и для всех, разумеется, жив, и для всех – Севка.
Севка-бурка летал над землёй, из ноздрей – пламя,
и на всякий мой зов отзывался, и был рядом,
и сияла звезда его легкомысленная над нами -
неизвестно, как звали её и отколь родом.
Мы носились вдвоём по Москве изо всех тяжких,
за собой его голос возя и мои сказки, -
и отныне я слышу тот голос во всех чашках,
в каждом блюдце, в тарелке любой и в любой миске.
Севка-бурка ты мой, безотказный ты мой каурка,
я приеду в Москву и тебе подарю утро,
выпью водки с тобой и выкурю сигарету,
пока нет никого на кладбище – и уеду.
…исчезаем навеки, всё к чертям обрубаем
и веками скитаемся под неправильным флагом -
но звучит нам высокое соло для часов с боем,
постепенно сбиваясь на соло для часов с богом.
1
Говорила Оливия: это место такое…
голубиных источников каменная воркотня,
говорила Оливия, миф поправляя рукою,