Зелёная земля
Шрифт:
Заблуждение длится и длится:
ни концов, ни начал не найти -
старый Мёбиус с бездной в петлице
окликает тебя по пути!
Только бы от него отвертеться -
и тогда, знаю я наперёд,
золотая инерция детства
нас куда-нибудь да приведёт.
Скрипки на Стрёгет
(бумага, акварель)
Не людское и не мирское,
а небесное (но не местное) -
выпиликивается такое-
здесь-ещё-не-известное:
выпиликивается на скрипочке
понаехавшими славянами -
под цветастыми сарафанами
вьетнамские тапочки.
И с испугом глядит полиция
на такое-тут-выпиликивается.
Стрёгет благоухает нежностью -
и – почти уже с невозможностью
удержать под сердцем бумажники,
куда смотрят эти таможники!
–
Копенгаген, врасплох захваченный,
расплывается, как засвеченный
на дешёвенькой плёнке мыльницы,
и бежит в луга, за околицы,
на зелёные, значит, пажити…
А вот… птичку – на скрипке – можете?
И (в глазах ни единой тучки)
выпиликиваются – птички!
Дзэнские монахи, сметающиеорнамент из цветного песка
(белый картон, пастель)
Вестербро уносит с лица земли -
попрощаемся с Вестербро:
поспешает парусный флот вдали,
но ему уже не успеть
подхватить несомое, как перо,
мимолётное Вестербро -
Вестербро, оставшееся на треть…
но исчезнет и эта треть!
Все бирюльки давно сметены с лотка,
ибо жизнь совсем коротка:
бодхисатвы розовая рука
держит веничек на весу -
Бог семь дней не спал, но узор из песка
всё равно придётся смахнуть:
и кружок, и ромбик, и полосу,
ибо, значит, не в этом суть.
Ибо сути на свете нет никакой,
раз уж сам этот свет сыпуч, -
потолок осыпается в мастерской
и уносится на восток
за цветной за пыльной за стайкой туч,
как бездомный такой листок, -
лишь высокая башня хранит покой:
её срок пока не истёк.
Но наступит, конечно, и ей черёд,
и всему на земле черёд,
и беспечный веничек нас смахнёт -
не успеем глазом моргнуть!
И – уже никогда-никогда-никогда,
ни потом, ни когда-нибудь…
…между тем бодхисатвы рука тверда,
ибо это тоже не суть.
Снег в феврале
(влажная бумага, тушь)
Площадь, канал, грузовые суда,
грузный Сант-Спирит -
всё исчезает навеки… куда?
–
Снег засыпает.
Сходит на город астральная высь
грозною буллой -
и Копенгаген становится весь
шапкою белой.
Чья это шапка… да поздно гадать,
о Пешеходе!
Тут и вблизи-то ни зги не видать:
зга на исходе.
Впору дать дёру от снежной стены,
щурясь и горбясь:
видишь, по маковку занесены
имя и адрес,
национальность, гражданство и пол,
возраст и вера -
вот и Сант-Спирит из виду пропал
или из мира,
лишь из-под снега играет квартет
Баха на память…
Снег засыпает, а музыка – нет:
не засыпает.
Чайна-таун
(шёлк, акриловые краски)
В Чайна-таун зима золотая
и тепло от тяжёлых витрин,
и проносятся, сладко болтая
на своём языке мандарин,
златоглазые дети и птицы
в сизокрылых одеждах простых…
надо ж было же так уродиться:
с мандарином – да прямо в устах!
Мой тяжёлый товарищ старинный,
будем как-нибудь не горевать,
а на этом вот на мандарине
жизнь учиться преодолевать -
и катиться на нём, и катиться
безо всякого, значит, труда…
ибо все-то мы дети и птицы,
и притом – из того же гнезда.
А раз так… значит, на мандарине,
апельсине, лимоне, хурме
мы домчимся до тоненькой грани
нашей памяти где-то во тьме,
за которой грехам и огрехам
места нет, и решил – так решил,
но покуда никто не уехал
и покуда никто не ушёл.
Блошиный рынок в Нёрребро
(бумага, цветной карандаш)
Ты не будь, душа, белою вороной -
собирай давай-ка крону за кроной,
а когда сколько следует накопишь,
приезжай в Нёрребро – всего накупишь:
синий чайник без носика и крышки,
и зелёные безрукие кружки,
и безносую куклу-негритёнка,
и оттеночный шампунь без оттенка,
вифлеемскую звезду из металла
и дырявое, в слезах, покрывало -
всё, чего тебе, душа, не хватало,
не хватало и всегда недоставало!
Тут у чопорной, с буклями, бабули
можно выкупить и самые букли,
а из книги, не читаемой боле,
можно выкупить и самые буквы -
можно выкупить у сада осадки,
и Швейцарию саму у швейцарца,
или вот у бессердечной красотки
можно выкупить и самое сердце…
Завяжи всё это дело шпагатом,
возведи вокруг чугунные решётки,