Жалкая жизнь журналиста Журова
Шрифт:
Непонятно, услышал ее Космос со своими высшими силами или не услышал, но Журов, как по заказу, со следующего дня исчез почти на две недели. А потом объявился как ни в чем не бывало, но слегка помятый, объяснил, что решал неотложные дела с Витей. В тот раз Ирка подумала, что Витя затаил на нее обиду за преданность любимому и специально втянул того в затяжной загул. Устроил демонстрацию, что кабаки для Журова важнее чувств! Глупо же, и неужели Витя такая сволочь?!
Неделю-другую все шло по-старому, затем Журов снова пропал. Ирка не стала откладывать и через два дня позвонила Вите, чтобы все высказать этому жирному алкоголику. Витя был дома, трезв и отзывчив, исчезновение Журова из Иркиного поля зрения стало неожиданностью и для него. Он сам не на шутку забеспокоился, Ирка почувствовала, что не врет. Если Журов где-то и гуляет, то не с Витей!
Дождавшись вечера и наплевав на неминуемый скандал с Ларисой Дмитриевной, Ирка в полном смятении
– Игнат, я соскучилась! – отчаянно объявила она с порога и решительно вошла в квартиру.
После ночи из запоминающихся надолго – так было хорошо, синхронно, насыщенно нежностью и любовью, – утром, когда они вышли на улицу, в одно мгновение возникло тяжелейшее напряжение, исходившее от Журова. Ирка даже вздрогнула. Им было не по пути: ей на троллейбус, ему – на метро. На прощанье он дежурно чмокнул ее в щеку и угрюмо попросил понять его правильно и больше не сваливаться к нему домой как снег на голову – ни он, ни Марго к этому еще не готовы.
– Так что будь добра, прелесть моя, звонить заранее.
Ирка вспыхнула, как от пощечины. Нельзя было сказать как-то иначе и в другой раз? Оставить ее хоть на какое-то время с ее полным и безоговорочным счастьем? По справедливости, надо его немедленно посылать и больше никогда в жизни не видеть. Но как?! Не проронив ни слова, она пошла на занятия. Конечно, такую незаслуженную обиду проще было бы переварить, а если не переварить, то хотя бы осмыслить, «за что ей так», дома, но там ждала Лариса Дмитриевна, а Ирке сейчас только ее причитаний не хватало.
Нужно быть дурой, чтобы с таким грузом отчаяния идти на первую пару. Ирка взяла двойной кофе у Тамары и пошла курить в «Наркоманку». Заодно всплакнуть. Жалко себя невыносимо. Равнодушный, бессердечный, самовлюбленный… гад! Как бы отплатить ему, но чтобы не поссориться? Пока прикидывала как, слезу пустить забыла. Тогда, может, поплачет ночью. Тем более что еще и от матери прилетит: будет сразу два повода. А потом воспоминания о прошедшей ночи направили ход Иркиных раздумий в иное русло. И что на нее нашло? С какой безудержной, из каких только глубин взявшейся фантазией, с каким бесстыдством, нет, не бесстыдством, а раскованностью она отдавалась! Составители Камасутры оценили бы… Такое никак не получится без любви и страстного обоюдного желания! Значит, Журов все-таки ее любит, только не говорит. Получается, он еще совсем «не ее», напрасно она надеялась. Нужно ждать, терпеть и продолжать добиваться своего. Он просто не может смириться с потерей свободы! Поэтому и исчезает, хочет показать свою независимость. Да-да, он, как и все мужчины, цепляется за эту пресловутую независимость и элементарно еще не готов к длительным отношениям! Так ведь он так и сказал буквально час назад! Конечно, грубо… мог бы подыскать какие-нибудь другие, не столь ранящие слова. Но зато честно. Ему еще хочется порезвиться. А ей не стоит навязываться, но надо быть всегда рядом, чтобы ни о какой другой женщине он и подумать не посмел! А то она ему отрежет все его мужское хозяйство. Ирка разулыбалась при этой мысли. А когда представила, как Маргарита Александровна не могла уснуть от их стонов – наверняка ведь многое было слышно, и что только та подумала о девушке племянника, скромной студентке филфака, – стремительно покраснела, а потом не удержалась и тихо рассмеялась. Ну уж нет, теперь она сама к Журову ни ногой. «Какой стыд», – без всякого стыда пробормотала Ирка и, как-то в целом успокоившись – ясно ей все про него! – пошла на вторую пару.
Есть люди, которые не могут нормально существовать, когда все у них хорошо, им обязательно подавай препятствия и сложности, чтобы героически их преодолевать или хотя бы находиться в процессе борьбы. Именно к этой категории борцов-героев, сам об этом не догадываясь, принадлежал Журов. И дело не в том, что Кароль была красивее или сексуальнее Ирки и его сердце по-прежнему принадлежало ей, а в том, что с Иркой все складывалось совсем уж благополучно. Уже через неделю-вторую после каждого перемирия он скучнел, начинал тяготиться монотонностью отношений, желание и чувства к ней стремительно меркли. «Выходит, полюбить не получается», – без особого сожаления заключал он и, не откладывая надолго, либо уходил в загул, либо незатейливо исчезал со всех радаров, переставая звонить и подходить к телефону, перед этим строжайше наказав Марго, что его вообще ни для кого не существует. Нередко после очередного похода в ресторан или в бар он просыпался черт-те где в объятиях совершенно непотребных девиц, как следствие – с Витиной подачи у него появился свой постоянный врач в вендиспансере. Сам Витя не болел, возможно, в душе был бы и рад, как грубо говорится в народе, намотать, да вот случая не представлялось. Не складывалось у него с прекрасным полом! Но ежемесячно, с видом вконец утомленного бабами мачо, он заглядывал
Журов же, залечив очередную гонорею, одновременно прочистившись от алкоголя – как известно, лечение стыдных болезней и возлияния никак не совместимы, – без особых угрызений совести набирал Иркин номер. Ирка ничего не могла с собой поделать и прощала его. Вот и получалось, хотел он того или нет, осознанно или бессознательно, а надежный тыл на любовном фронте всегда ему был обеспечен.
Следующей осенью произошло сразу несколько важных событий. Сначала Журова, ожидаемо для него и незаслуженно с точки зрения коллег, назначили ответственным секретарем редакции. Вслед за повышением состоялась лаконичная и убедительная беседа со вторым секретарем парторганизации Кировского завода, и Журов, отбросив свои непоколебимые убеждения, стал кандидатом в члены КПСС. Товарищей впечатлило, что помимо главного редактора газеты вторую рекомендацию дал заслуженный рабочий и уважаемый на заводе человек – Евгений Солдатов. Анатолий Александрович был на седьмом небе от счастья, словно и не он ковал карьеру сына. И Витя Смирнов довольно потирал руки, так как был уверен, что серьезные деньги в стране рабочих и крестьян можно зарабатывать только во власти или в тесном контакте с оной, а его закадычный кореш Боб прет туда семимильными шагами.
Неприятным же событием стал внезапный отъезд в Мавританию проверенных временем подельников Идриса и Хусейна. То ли не сложилось с аспирантурой, то ли влиятельная родня неожиданно изменила на них планы. В испытанной временем цепочке образовались сразу две бреши: где безопасно брать валюту и кому физически совершать покупку в «Березке». По-хорошему, от бизнеса следовало отказаться. Но как? На что жить? Пару раз, умирая от страха, провернули схему через польских студентов, знакомцев Журова по университетским дискотекам, но это никуда не годилось. Во-первых, братья по соцлагерю жадничали и требовали за участие сверх разумного, во-вторых, этот самый соцлагерь был написан у них на физиономиях, поэтому вопросы к ним рано или поздно у «кого надо» возникнут, в-третьих, в силу юного возраста пшеки излишне суетились и много болтали. Надо было что-то решать.
Перед самым Новым годом Журову выпала командировка в Москву. Задание было пустяковым, понятно, что редактор хотел сэкономить на гостинице. Бухгалтерию не волновали даты билетов – держи командировочные в зубы и крутись как хочешь, – поэтому Журов тут же прихватил субботу с воскресеньем, а заодно доплатил до СВ. Уж если ехать, то с комфортом! От перспективы поездки в первопрестольную он вдруг почувствовал легкое возбуждение. То, что придется останавливаться у отца, в кои-то веки не воспринималось как препятствие и совсем не бесило.
Люди, перемещающиеся на «Красной стреле» из Москвы в Ленинград и обратно, словно отмечены какой-то печатью принадлежности к особой касте жителей СССР. И одеты они всегда лучше, и суетятся меньше, и многих встречают прямо у вагонов опрятные и расторопные водители «Волг». Разумеется, Журов ни о какой ожидающей его «Волге» не думал и прямиком через Ленинградский вокзал направился к стоянке такси. Все у него впереди, будут и его встречать преданные референты и услужливо подносить чемоданы!
Поймать частника, так же как дождаться такси на стоянке у трех вокзалов, было сродни чуду. Журов, что редко с ним случалось, кипятиться по этому поводу не стал и с легким сердцем вошел в метро – ехать-то всего три станции! В вестибюле его сразу подхватила толпа и медленно всосала в направлении эскалатора. Как-то раньше он не обращал внимания, что москвичи не идут, а стремительно скатываются вниз в борьбе за каждый метр преимущества, вместо того чтобы спокойно стоять, как это делают ленинградцы. Мало того, напротив такой же сплошной вереницей люди идут по эскалатору вверх! Если спускающихся вниз понять еще как-то можно, то что кроме усталости и одышки могут выиграть поднимающиеся? Журов снисходительно наблюдал за жизнью утреннего столичного метро, и даже необходимость с боем втискиваться в вагон – удалось только с третьей попытки – не испортила ему настроения. Выйдя на «Белорусской», он с облегчением вздохнул – ноги его больше в метро не будет – и уже через несколько минут набирал код подъезда солидного сталинского дома на углу Горького и Большой Грузинской.
Отец ждал его в дверях, он опаздывал на съемку «Международной панорамы». В свои под шестьдесят он выглядел потрясающе, был свеж, элегантен, сверкал улыбкой и благоухал дорогим афтершейвом – других в его арсенале и не бывало.
– Добро пожаловать в отчий дом, сын! Рад видеть тебя! Держи ключи, с замками сам разберешься, мы новые поставили. Располагайся, отдыхай с дороги! Светлана на даче, Варя уехала на праздники к родным в деревню, холодильник забит всякими вкусностями. Придется нам с тобой холостяковать, зато на широкую ногу! Все, убегаю! Дозвонись до меня обязательно, обсудим планы!