Жанна д'Арк из рода Валуа
Шрифт:
– Я дала Артюру слово, что ты – рыцарь, который не употребит мою откровенность во зло, поэтому он позволил рассказать… Мы меняем эту тайну на твою помощь!
Но герцог про помощь уже не слышал. Сердце его заколотилось в предвкушении. Вот оно! Вот та необходимая составляющая, которая позволит, наконец, вести свою игру, не опасаясь в сумерках неведения ступить не туда! Значит, девчонка, действительно, бастард Изабо! Ребёнок, о котором каким-то образом стало известно герцогине Анжуйской, и которого она прибрала в рукав, как карту, в любом другом случае, кроме этого, совершенно бесполезную! Но теперь, при сложившемся раскладе, это был такой козырь, который не очень-то и побьёшь!
– И об этом при дворе уже знают? – спросил Филипп на всякий случай, хотя прекрасно понимал, что о ТАКОМ должны знать далеко не все.
– Ну, что ты, – почти обиделась Мари. – Только тот же, очень узкий круг посвящённых, куда дофин, кстати, до сих пор не входит. Он сейчас вне себя от радости, что кто-то видит в нём настоящего короля, и, как дурак с погремушкой, носится с идеей своей избранности… И пусть. Немного уверенности ему не повредит…
– Кто же тогда входит в этот избранный круг?
– Достаточно того, что туда входит мой муж и не входит Ла Тремуй, который из кожи вон лезет, чтобы отправить девицу обратно в её деревню.
Филипп улыбнулся. Этого, действительно, достаточно. Похоже, узкий круг посвящённых сплошь в оппозиции к министру, и рассчитывает, разыграв свой козырь, очень скоро свести на нет всё его влияние.
– Хотите одним ударом сбить с ног и Бэдфорда, и Ла Тремуя?
– Кто победит первого, тот отодвинет от трона второго – это же очевидно! Ла Тремуй не воин – толку от него дофину сейчас не много, учитывая, что он вряд ли захочет финансировать предстоящую военную кампанию. Это снова сделает герцогиня Анжуйская, и она же обещала способствовать возвращению Артюра ко двору. А он может принести не одну победу, ты же знаешь… Да и вся армия настроена очень решительно! Они могут победить, Филипп, а ты мог бы им помочь!
– К дофину я не примкну! – резко заметил герцог.
– И не надо… Достаточно оставить без помощи англичан!.. Я знаю, Филипп, что твои отношения с Бэдфордом уже не те, что были… Знаю, про то, как высокомерно он с тобой обошёлся в вопросе по Орлеану… Но теперь, может, так и лучше? Теперь ты имеешь не только основания, но и возможности напомнить Бэдфорду, что и ты во Франции лицо не последнее, и «отвратить от них лик свой»…
– Это, пожалуй, слишком.., – пробормотал Филипп, стараясь не выдать радости.
За тайну, которую сообщила сестра, он готов был душу продать, а его лишь уговаривают поступить так, как он и сам собирался!
До чего же удачно всё сложилось!
И с этим Ла Тремуем тоже… На будущее… Всесильные фавориты, когда их загоняют в угол, становятся беспринципнее любого разбойника, но и гораздо покладистей, чем во времена фавора. А не супруг ли дорогой Мари говорил, что сгодится любой прохвост, надо только знать, как он управляется…
Кстати, о прохвостах… Гриссара, действительно, не худо было бы куда-то услать – слишком многим хозяевам он служит…
– Отношения с Бэдфордом я первым разрывать не стану, – твёрдо заявил герцог. – Но ты, моя прекрасная сестра, не должна сомневаться в благодарности герцога Бургундского. Пускай Ришемон подбросит Гриссару мысль о Нормандии – я уверен, он клюнет. Со своей стороны обещаю, что уже сегодня отправлю гонца к Орлеану и отзову ВСЕ свои войска… Но не больше! Мои земли нуждаются в защите, и воевать против дофина я не перестану. Однако…
Филипп замолчал и задумчиво повернулся к окну. Отсюда площадь с павильонами, пожалуй, не видна…
– Однако, скоро прибудет
Шинон
Когда большая часть жизни прошла в неуверенности и сомнениях, которые только крепли от обид, идущих извне, и приправлялись горечью, бьющей изнутри, словно родник в темной пещере, любая радость, попавшая в такую смесь, тускнеет и меркнет, подобно ярким искрам, занесённым в мутную воду. Поэтому Шарль, хорошо знакомый с чувством опустошения, возникающим после того, как радость потухла, постарался не задерживаться в каминном зале, когда вывел туда Жанну и объявил, что верит ей во всем. Твёрдое убеждение, что восторг, охвативший его и ещё не осквернённый ничьим любопытством, нужно унести, как можно скорее, в тайники своего одиночества, гнал дофина от его двора и от матушки, которой он почти приказал на ходу: «Позаботьтесь о девушке, мадам!», и даже не поднял глаз, чтобы не увидеть снова этого безжалостного сочувствия! Всё! Он больше не нуждается ни в заботе, ни в опеке, ни в чём! Он вырос из пажеского камзола и готов надеть доспехи отчуждённости, лишь бы не потерять этого восторга – стоять надо всеми и знать, что выше только Бог, и он простёр свою длань над его головой!
Даже девушка, которая пришла и принесла благую весть, была сейчас, именно в эту минуту, не нужна. Главное для него она уже сделала. А всё, что сделает потом, будет сделано уже для других – для его подданных и его королевства, которое он примет на коронации и не отдаст уже никому!
«Я король! Я король!», – твердил себе Шарль, широко шагая по тёмным коридорам замка, и даже не замечая, что паж с факелом за ним совсем не поспевает. Явись здесь сейчас, так пугающее всех, привидение Великого магистра де Моле 15 , он бы твёрдой рукой осенил себя крестным знамением и прошёл бы мимо, поморщившись с досадой на то, что кто-то осмелился преградить ему путь в такой момент!
15
Жак де Моле – Великий магистр ордена тамплиеров, во время процесса над орденом, содержался в тюрьме Шинонского донжона.
В покоях тоже было сумрачно. Дофина скоро никто не ждал, поэтому факелы на стенах не горели.
– Ты мне не понадобишься, – бросил он слуге, придремавшему возле спальни. – Запали свечу и ступай… И всем скажи, чтобы уходили – я хочу побыть один!
От внесённой свечи по стене поползла, возвышаясь, гигантская тень, и Шарль застыл, глядя на неё, как на знамение. Он станет великим королем! Станет! Потому что никому из предков, да и до них – даже Филиппу Красивому.., даже Людовику Святому, со всем его благочестием, не было явлено такого чуда, которое свершилось только что в каминном зале!
Надо же, простая крестьянка, а слышит голос Божий, тогда как все его епископы.., да, что там епископы – сам папа со своими кардиналами – не пытаются даже прислушаться! Или все они уже давно не слуги Господни?
Шарль закрыл лицо руками и затрясся в беззвучном полусмехе, полуплаче.
Наступила разрядка.
Бог весть сколько времени сжатая в пружину душа, наконец, распрямилась и вытолкнула вон сидящую, как заноза, мысль: «нелюбимый, потому что незаконный!».
– Теперь Бог меня усыновил! – закричал Шарль в потолок.