Жеребята

Шульчева-Джарман Ольга

– Как кто?
– переспросила Раогай.

– Фроуэрцы называют себя "дети реки Альсиач", - ответил Зарэо.

– Я из всех фроуэрцев люблю только вас, ли-Игэа, - заявила Раогай.
– Как это будет по-фроуэрски: "я вас люблю"?

Игэа засмеялся:

– Эзграй эгуэз.

Зарэо вздрогнул и отвернулся, глядя в окно.

– Да, это будет именно так, "эзграй эгуэз", - проговорил он и быстро вышел.

– У отца есть какая-то тайна, вы не думаете, ли-Игэа?
– прошептала Раогай, беря врача за руку.

– Наверное. Но свои тайны человек должен рассказывать,

только когда сам того захочет.

– Да, - кивнула Раогай.
– У вас ведь тоже есть тайна. Правая рука. Я вас не спрашиваю, потому что я знаю - это очень нерадостная тайна. Правда, ли-Игэа?

– Да, дитя мое, - отозвался он, - спасибо тебе... А теперь займемся, наконец, фроуэрским, раз у тебя есть такое желание.

И он улыбнулся, а глаза его снова просияли синевой.

Огаэ

– Привет, Огаэ!

Высокий рыжеволосый мальчик заглянул через забор.

– Чистишь горшки для учителя Зэ?

– Смешно?
– худенький большеголовый ученик храмовой школы, не поднимая головы, стал ожесточенно тереть большой глиняный горшок для углей.

– Нет, нисколько, - серьезно ответил рыжеволосый и добавил: - Опять ревел?

– Уйди, - буркнул Огаэ. На его щеках чернели разводы от угольной пыли, смешанной со слезами.

– Чего злишься-то?
– примиряющее спросил его собеседник, окончательно перелезая через забор.

– Будто сам не знаешь!
– Огаэ, чтобы не расплакаться, еще усерднее принялся драить горшок пучком травы.

– Оттого, что меня взяли на испытания, а тебя Зэ не пустил?

– Не это, - засопел Огаэ.
– Чего это ты сам вызвался меня держать, когда меня Зэ порол? Друг, называется!

– А! Дурачок ты!
– засмеялся рыжий.
– Я же нарочно. Вот, смотри, - он поднял рукав до локтя. Рука его была испещрена багровыми следами от розги.
– Чтобы тебе меньше попало, - добавил он покровительственно, опуская рукав.

– Раогаэ!
– воскликнул его младший друг.
– Тебе же больно!

– Не больнее, чем тебе, - усмехнулся тот с видом бывалого воина.
– Хуже будет сегодня вечером, когда отец узнает, что я провалил испытания.

– Провалил?
– ахнул Огаэ.

– Ну да.

– А что спрашивал ли-шо-Миоци?

– Спросил, как рассчитать высоту солнца по тени...

– И ты не смог ответить?!

– Я запутался... Бег я сдал хорошо, - мрачно добавил Раогаэ.
– Ли-шо даже похвалил меня. Эори провалил все - и бег, и чтение, но он, как демон Уурта, силен в этих дурацких задачах по землемерию. Его папаша тут же околачивался - что-то говорил ли-шо-Миоци о торговле с Фроуэро. Думаю, уговорит его взять сынка.

Огаэ вздохнул. Ему нравился новый великий жрец Шу-эна Всесветлого - высокий, сильный, в простой белой льняной рубахе, всегда погруженный в свои мысли.

"Он всегда молится?" - спросил как-то он у Раогаэ, который чаще видел жреца, чем батрачивший целыми днями на учителя Огаэ.

"Не знаю... Он молится Всесветлому до восхода солнца и вечером на крыше храма, а когда гроза, он идет молиться Великому Уснувшему на башне Шу-этэл. Это за городом".

"Мне кажется, он молится всегда", - уверенно ответил тогда Огаэ.

"Ты что, тоже влюбился в ли-шо-Миоци, как моя сестрица?" - высмеял его старший товарищ.

Раогаэ было уже почти тринадцать,

и он считал своим долгом высмеивать всякие "девчоночьи глупости". Конечно, Раогай стреляет из лука не хуже его, и с землемерием у нее никогда не было сложностей, хоть она и не ходит в храмовую школу, а занимается с домашним учителем. Но, как только она увидала этого нового жреца на церемонии входа в храм, она и думать забыла, что собиралась уходить в девы Шу-эна, когда отец случайно обмолвился, что не дурно бы выдать ее замуж за белогорца.

"А он никогда не женится, ха-ха!" - дразнил сестру бессердечный Раогаэ.
– Он посвятил свою жизнь поиску Великого Уснувшего!" "Дурак!" - кричала сестра в ответ, и было непонятно, кого она имеет в виду - своего рыжего, как и она брата, или зеленоглазого и светловолосого великана-жреца.

– Ты что это? Опять ревешь?
– Раогаэ похлопал Огаэ по плечу и протянул ему несколько сладких плодов гоагоа. Добрый, нетерпимый к любой несправедливости, он с самого начала взял юного ученика под свое покровительство, и судьба щедро отплатила ему за это великодушие. Огаэ прекрасно решал задачи по землемерию, сложению и дробям, кроме того, он с легкостью читал самые сложные свитки "с листа", не мыча и не запинаясь, как многие мальчики, уже давно учившиеся в школе Зэ.

– Отец все не приходит, - всхлипнул Огаэ.
– А учитель Зэ не пускает меня на уроки, пока отец не заплатит.

– Он же забрал у тебя свиток в уплату!
– возмутился Раогаэ.

– Он сказал - это за прошлый год.

– Но твой отец платил за прошлый год!

– Учитель Зэ сказал, что этого мало...

Раогаэ нахмурил брови. Конечно, быть учеником-переростком, который учится в храмовой школе дольше всех и ежегодно с завидным постоянством проваливает испытания для перехода на следующую ступень - незавидная доля, но прийти в школу учеником, а стать кухонным рабом по прихоти учителя Зэ - несравненно хуже. Отец Раогаэ, воевода Зарэо, хоть и строг по отношению к сыну (это дочери, Раогай, все позволено), но никогда не допустит, чтобы из его сына сделали раба. В их жилах течет царская кровь древнего рода Аэолы, который отстранил от власти Нэшиа. С тех пор царская власть заменена советом жрецов - Иокаммом, в котором решающий голос - у жрецов Шу-эна Всесветлого. "Пока еще", - сумрачно говорит воевода Зарэо. "Нилшоцэа - ууртовец, хоть и не из Фроуэро, а из Аэолы, и он рвется к власти".

– А ты ходишь утром смотреть, как молится Миоци?
– спросил Раогаэ.

– Да, - кивнул Огаэ, и улыбнулся сквозь слезы.

– Зэ не заметил?

– Нет пока. Он долго спит.

– А ли-шо-Миоци?

– Тоже не заметил. Ты знаешь, когда он возжигает ладан Всесветлому, он не замечает ничего, - благоговейно произнес Огаэ.

Ученик жреца Всесветлого.

На верхней площадке храма Шу-эна, среди колонн, соединяющихся своими вершинами в полукруг под сводом, горел священный огонь. Солнечный диск уже полностью поднялся над городом, изливая свет на улицы и покрытые весенней зеленью внутренние дворики и палисадники, на белокаменный храм Шу-эна, на башню, на темно-красные камни храма Уурта, на рощу Фериана. Было время утренней молитвы. Ли-шо-Миоци нараспев повторял слова белогорского гимна.