Жеребята
Шрифт:
– Неверный не принес Всесветлому жертвы - так как более не было ничего, и не было жертвенных коней, - продолжила Лаоэй.
– А верный пошел странствовать - по всей земле и за море...
"Море... оно тут, недалеко, - подумала Раогай в сундуке.
– Но над ним все время туман... и корабли не ходят. Только лодки у берега. И маяк. Бабушка зажигает его в на ночь и в непогоду. Хотя зачем - никто не приплывет с моря... из дымки... Отчего так случилось? Никто не знает..."
Она пропустила неинтересный кусок истории о странствиях верного жреца, который ничего не мог найти,
"Зачем рассказывать все эти древние непонятные вещи?
– подумала девушка.
– "А бабушка так и не успела рассказать мне про Великого Табунщика, бога степняков... хотя его не только степняки почитают".
Она попробовала изменить позу - ноги ее занемели от сидения в сундуке - и чуть не вскрикнула от боли. Золотая кованая брошь впилась в ее колено. Она, закусив губы, вытащила ее и стала рассматривать. На ней был конь, несущийся на полном скаку, но повернувший голову назад, словно зовущий за собой.
– Ничего он не нашел по всей земле, и за морем не нашел ничего - ибо не было более ничего пред очами Всесветлого. И стал он тогда конем, жеребенком стал он - и излил свою кровь ради живущих, чтобы наполнились небо и земля, пред очами Всесветлого, - услышала Раогай последние слова древнего гимна.
Миоци входит в храм.
Город Всесветлого гудел - все собрались к главной дороге, Храмовому Пути, по которому должен был проехать в украшенной колеснице новый жрец Шу-эна Всесветлого - молодой белогорец, ли-шо-Миоци.
Люди толпились на улицах, выглядывали из окон домов и чердаков, стояли на крышах.
Младшие жрецы - тиики несли благовонные кадильницы со светлым ладаном, другие устилали дорогу цветами и ветвями священного и целительного дерева луниэ.
Два рыжих мальчишки о чем-то спорили на плоской крыше дома горшечника.
– Там будет два белых коня!
– доказывал один.
– Ничего подобного, Раогаэ, там будет черный и белый!
– снисходительно говорил другой с видом старшего брата.
– Ты-то откуда знаешь? Тебе же нельзя ходить на занятия в храмовой школе!
– Ты зато туда ходишь, а меня задачки просишь решать! Мои домашние учителя гораздо лучше вашего лысого Зэ!
– Тебе просто завидно, что эта школа - для мальчиков!
– ответил второй рыжий мальчишка.
– Та-ак, Раогаэ, - с угрозой начал мнимый старший брат, - та-ак...
– Хорошо, хорошо... Раогай...или как там тебя... ха-ха - Раогаэ!
Рыжая девушка, переодетая в одежду юноши, покраснела от злости.
– Огаэ! Огаэ! Что ты там сидишь, тебе не видно ничего!
– закричал куда-то вниз настоящий Раогаэ.- Иди к нам! У нас все видно!
Маленький русоволосый мальчик с серьезным лицом вскарабкался к ним.
– Вот скажи, Огаэ, какие кони будут в колеснице великого жреца Всесветлого?
– спросила Раогай.
– Белый и черный, - уверенно, словно отвечал урок, сказал мальчик.
–
– Видишь?!
– торжествующе воскликнула Раогай.
– Что толку, что ты ходишь в свою школу для мальчиков? Ты все равно ничего не помнишь, не то, что умница Огаэ!
– Да ты просто... ты влюбилась в этого жреца!
– прошептал коварно Раогаэ.
Раогай сжала кулаки, но потом отвернулась и нарочито безразличной походкой перебралась на противоположный край крыши.
А Огаэ смотрел на приближающуюся колесницу с белым и черным конями. Высокий человек в простом белогорском плаще стоял на ней, не шевелясь, держа в сильных руках поводья. Толпа смолкла. Кони подошли к воротам храма. Тогда Миоци сошел с колесницы и два старейших жреца накинули вышитый золотом плащ поверх его простого. Это были ли-шо-Лиэо, хранитель Башни Шу-этэл, второго священного места в городе после храма Шу-эна Всесветлого, человек с глубоко посаженными, точно выгоревшими от долгих лет глазами, и первый жрец Шу-эна, ли-шо-Оэо, белый как лунь, едва стоящий на ногах от ветхости. Рабы все время были наготове, чтобы поддержать его - но он то и дело властным жестом отстранял их.
Накинув плащ на молодого жреца, они ввели его в сияющий белизной мрамора и жаром медных зеркал - в три человеческих роста!
– храм Шу-эна Всесветлого.
– Давно, давно не приходили к нам молодые великие жрецы Всесветлого!
– говорил дряхлый первый жрец, ли-шо Оэо.- Теперь Уурт переманивает всех. Вот и Нилшоцэа... аэолец, из знатной благородной семьи, в белых Горах воспитывался, а ушел к Темноогненному. И по-фроуэрски научился так, что от природных детей реки Альсиач не отличишь... А ты, молодой белогорец, из какого рода?
– У белогорцев нет рода, - перебил его не менее престарелый ли-шо-Лиэо, хранитель Башни Шу-этел.
– Их жизнь посвящена Всесветлому.
– Я происхожу из рода Ллоутиэ, - ответил Миоци, вскинув голову, и его густые светлые волосы рассыпались по плечам, как конская грива.
Старцы многозначительно переглянулись.
– Тогда еще более удивительно, что ты избрал Всесветлого, а не Темноогненного, - заметил ли-шо-Оэо.
– Ты не боишься, что твои родители - в списках Нэшиа?
– Нет. Я не боюсь, - ответил Миоци, чеканя каждое слово.
– Я прошел два посвящения - и на моем теле остались навсегда следы от них. Я целиком принадлежу Всесветлому и более никому.
С этими словами он откинул свои одежды, и старцы увидели еще свежие следы от страшных ран после жестокого обряда.
– Подумать только!
– покачал головой ли-шо-Оэо после минутного молчания.
– Согласился на этот обряд... да ты, наверное, и постился три луны до этого?
– Да, - отвечал Миоци немного удивленно.
– Как того требует обычай.
– Ты запахнись, запахнись-то, - заторопил его хранитель Башни.
– Нечего перед нами, стариками, хвастать. Вот твой ладан.
Он сделал знак, и раб подал белогорцу корзину со светлым, прозрачным ладаном. Этот ладан стоил больше, чем золото - чтобы сварить его, требовались месяцы.