Жеребята
Шрифт:
Миоци склонил колени перед жертвенником Всесветлому. Свет полуденного солнца отражался в огромных медных зеркалах, и гигантские солнечные блики слепили всех троих, вошедших в алтарь. Закрыв глаза - он не хотел щуриться - молодой белогорец опустил руки по локоть в драгоценную корзину и зачерпнул ладан - благоухание распространилось в воздухе, и раб Нээ прошептал что-то, а по его одухотворенному лицу потекли слезы.
Миоци медленно и торжественно высыпал горсти ладан на раскаленный камень алтаря - сначала из левой руки, потом из правой.
–
– А он, смотри-ка, и вправду набожный мальчик, - негромко сказал хранитель Башни Шу-этел.
– Пришел с посохом в одной рубахе и плаще, - согласился ли-шо-Оэо.
– С ножом и флагой на поясе-веревке...
– Посмотрим, ли-шо-Лиэо, что на нем будет надето, когда он пробудет год великим жрецом, - пожевал губами ли-шо-Оэо.
– В его руках - богатства храма и большая власть. Он завтра войдет в совет Иокамм и займет место впереди. И спорить с ним будет сложно.
– Спорить сложно с Нилшоцэа, этим новым наместником правителя Фроуэро, - ответил хранитель Башни.
– Неспроста народ судачит о том, что его наставники - сыны Запада! Он ведет себя так, как будто это он, а не юный царевич Игъаар - наследник. Как будто Нилшоцэа - хозяин в нашем городе и во всей Аэоле и Фроуэро!
– Так оно и есть.
– Нет, старина Оэо!
– затряс головой хранитель.
– Слово Иокамма пока еще сильно против слова Нилшоцэа. И пусть даст Всесветлый этому мальчику сил не уступать до конца!
– Уступит, куда денется. Соединит алтари.
– Очень сомневаюсь. Шрамы на его теле - уж больно настоящие, чтобы он мог их променять на деньги, - заметил хранитель.
– Да, шрамы истинные... Не думал я, что еще чему-то на этом свете удивлюсь - а вот поди же... Не думал я, ли-шо-Лиэо, что есть еще такие белогорцы, которые принимают настоящее посвящение, а не просто красной охрой намазываются.
– Я думаю, он искренен в почитании Всесветлого. Посмотри, как он молится. Его сердце воистину забывает себя в видении славы Всесветлого, как и произносят его уста...- вздохнул ли-шо-Лиэо.
– Была бы таких белогорцев хотя бы дюжина, мы бы победили при Ли-Тиоэй.
– Была бы таких белогорцев хотя бы дюжина, мы бы разбудили Уснувшего, - ответил хранитель Башни.
– Не разбудить его. Восстал бы уже давно, чтобы Уурта посрамить.
– Ты говоришь, как деревенщина, - ли-шо-Лиэо по-стариковски затряс головой.
– Что ж, я деревенщина и есть, - спокойно ответил ли-шо-Оэо.
– Вырос в селе, подальше от алтарей ууртовских.
– Так что, по-твоему, Уснувший - один из богов, вроде Уурта и его свиты, не будь она помянута в этом священном месте?
– затрясся от негодования хранитель Башни.
– Ты, кажется, начитался свитков народа грез...
– махнул невесело рукой ли-шо-Оэо.
– Спит он. А отчего, почему - не знаем мы. Вот моя мудрость, вот то, с чем я войду в Ладью Шу-эна, чтобы все забыть. Этот мальчик тоже это поймет -
Хранитель башни насупился.
– Да, я храню старую лодку, доставшуюся мне по наследству, на чердаке!
– заявил он неожиданно.
– И ты это знаешь. И знаешь то, что Великий Уснувший не спит на самом деле, но, как сказал мудрец: "Не думай, что Великий Уснувший спит воистину, но этим показуется, что найти и ощутить Его невозможно, если он сам того не возжелает. Ибо сон Его - не есть обычный сон смертных, а образ, используемый для выражения Его недосягаемости силами сотворенных Им."
– Вот уж не время для того, чтобы вспоминать речения Эннаэ Гаэ.
– Мы давно знаем друг друга, ли-шо-Оэо, чтобы быть искренними.
– Ты хочешь сказать, что ты считаешь - Ладья ...
– Да! Ладья повернута вспять. Это было открыто моему сердцу после великой печали и горести. Кто повернул ее, и отчего - я не знаю. Я надеюсь, что узнаю больше, когда перешагну порог солнечного света.
– Итак, Ладья повернута вспять...
– проговорил ли-шо-Оэо.
– То, что Всесветлый говорил твоему сердцу, ли-шо-Лиэо, всегда было правдой, я слишком хорошо знаю это. Ответь же, - его голос стал возвышенным, словно он говорил не с дряхлым старцем, а с сильным воином, видящим видение: - Ответь же, когда она повернута вспять?
И хранитель Башни поник, и ответил ему тихо:
– Не знаю более ничего... Я не властен знать иное, кроме того, что открывает Всесветлый мне... но знаю - Ладья повернута вспять, и нет ничего истиннее этого.
Они помолчали, потом ли-шо-Оэо сказал:
– Он - сын Раалиэ Ллоутиэ, ты догадался?
– Раалиэ... какого Раалиэ?
– пробурчал хранитель, а потом в страхе прижал ладонь к запавшему старческому рту.
– Вот то-то и оно... Эх, пророк Всесветлого не видит, что у него под носом творится, - по-дружески подтрунил ли-шо-Оэо над хранителем.
– Это тот Раалиэ, приемного сына которого ослепили за веру карисутэ и убили?
– Он...
– А он, - кивнул хранитель в сторону молодого белогорца, - он - знает?
– Думаю, что он не знает. Его отдали в горы совсем младенцем, насколько я выяснил. О своей семье у него нет никаких воспоминаний. А что это за странник-эзэт, у которого он брал благословение, прежде чем взойти на колесницу? Он белогорец, несомненно, и из настоящих.
– Это ло-Иэ, его наставник, - ответил ли-шо-Оэо.
– Тогда я спокоен за юношу. Его воспитал человек с чистым взором...
– Ло-Иэ принимают в знатных домах. Доме Зарэо-воеводы, например, - продолжал Оэо.
– Зарэо смел, он открыто дружит с Игэа Игэ.
– Зарэо - потомок царей Аэолы, в его жилах благородная кровь.
– Громко ты раскричался, дед, - заметил хранитель.
– Услышит он тебя.
Но он напрасно опасался - Миоци возносил и возносил свою благоуханную жертву на раскаленные докрасна камни алтаря. Светлый ладан превращался в светлый дым, восходящий вверх, в полуденное небо. Его видели люди, стоящие вокруг храма. Миоци знал, какой гимн они поют...