Живая вода
Шрифт:
После следующего смертоносного плевка чародейка решилась: повернулась и рванула бегом. Оказавшись в святилище, она прислонила бесчувственных Ринну и Брисигиду к алтарю, выхватила сердоликовую пластину — близнеца амулета жрицы — и затараторила формулу. Рыжеватый переливающийся щит укрыл всех троих. У Феликсы во рту разлился привкус тлена: слишком много сил отдала борьбе.
— Очнись, красотка, — она похлопала подругу по щекам. — Продержимся до прихода Лаэрта — задушим это адское пламя. Давай, соберись!
Брисигида невнятно захрипела, заклекотала: всё горло покрылось ожогами. Снаружи они вспухли пузырями.
— Проклятье! — прорычала Феликса.
Ведуньи Форелей лежали на полу ничком. Снаружи доносились низкие мужские голоса. Похоже, жители Иллати пытались тушить случайные пожары. Где-то раздалось карканье Маронды. “Если придет и она, и Лаэрт, — подумала чародейка, — у меня будет шанс. Если бы еще гортань Брис подлечить…”
В дверном проеме святилища разгорелось белоснежное пламя. К счастью, демон так взбесился, что не замечал никого, кроме Ринны и своих противниц, и не тронул Серебристых Форелей.
— Покойница, — позвал ее потрескивающий гул огненного смерча. — Не зря таких, как ты, отдают мне.
— Не приписывай себе чужих заслуг! — огрызнулась Феликса. — Ты не очищающее пламя. Ты жадный, никчемный дух, а твой жар — нечестивое желание разрушать всё, что лучше тебя!
— Первым я сожгу твой поганый язык! — взревел смерч. — Эта жалкая скорлупка лопнет, как рыбий пузырь на костре, и вы все окажетесь в моей власти!
Белые плети хлестали по защитному барьеру. Сердоликовая пластина раскалилась на груди у Феликсы. Она сжала зубы, готовясь к последнему самоубийственному прыжку — не спасти, так хоть заслонить, оттянуть расправу…
— Много взял на себя, вша.
Голос Анаштары вплыл в святилище вместе с облаками тьмы. Похолодало — Феликса заметила это по покрытым мурашками рукам Ринны. Демон повернулся к Древней. Его пылающая белизна приугасла.
— Сучка на поводке у смертной! — рявкнул огненный смерч. — Не позорься. Человечьи прихвостни ни на что не годны. Или ты пришла дожрать то, что я оставлю?
— Дожрать! — восхитилась Анаштара. — И как я сама не додумалась!
Демон рассмеялся утробным грохотом. Суккуб подплыла к нему, широко раскинув руки — неестественно удлиннившиеся, с непомерными черными когтями на чрезмерно вытянутых пальцах.
— Жрать, — повторила Древняя. В отблесках белопламенного смерча в кромешной тьме Феликса различила ее безумную клыкастую улыбку. — Знал бы ты, безмозглый скот, как я хочу жрать!
Черные когти впились в конус раскаленного тела, рванули на себя. Бело-лиловые молнии побежали по черной коже, но стекли с нее бессильными жалкими каплями. Тьма чернильными стрелами пронзала огненного демонами, пока он не сдулся до человеческого роста. Анаштара нависла над ним прекрасным жаждущим видением. Черные губы расплылись в чудовищном широком оскале. Челюсть вытянулась вниз, обнажив беспросветную бездну, ведущую в утробу Древней.
Демоница втянула в себя белое пламя, лепесток за лепестком, чуть прикусила плети щупалец. Ее гротескная фигура едва виднелась в свете одного лишь сердоликового барьера.
Феликса вздрогнула. Она и не подумала снимать барьер, хоть и знала, что Древнюю он остановить не способен. Анаштара вперилась в нее алыми углями глаз, в которых уже мелькали бело-лиловые отблески поглощенного пламени. Ее челюсть и руки никак не желали возвращаться в нормальное состояние.
— Анаш… тара, — Брисигида открыла глаза, схватилась за руку Феликсы, кое-как встала на ноги. — Не забывай, кто ты. Да пребудет с тобой милосердие Матери…
Демоница мотнула головой, фыркнула, закрыла глаза. Сгустки тьмы растворились. Нижняя челюсть постепенно втянулась, руки, когти и рога — тоже. Когда Анаштара подняла веки, белые отблески из них исчезли.
— Славный перекус, — как ни в чем не бывало промурлыкала она.
— Смотри, как бы изжоги не случилось, — буркнула Феликса.
***
Ринна пролежала без сознания еще почти сутки. Ведуньи не отходили от нее ни на шаг. Охотница беспокойно спала, металась на растительном ложе и хрипло кричала в предзакатный час. Жар не спадал, пока не всплыл на небо тонкий серп обновленной луны. Только тогда ее кожа окончательно разгладилась, а дыхание выровнялось.
Харм сорвался к ней сразу, как с него сняли магический сон, и сидел возле нее все время, пока она не очнулась.
Брисигида приходила в себя значительно дольше. Физические повреждения от дыма беспокоили ее намного меньше, чем все остальное. Маронда множество раз напоминала жрице, что это их общая ошибка — да и едва ли кто-то во всем мире мог отличить демонические маяки от сдерживающих печатей. Запрет на магию такого рода имел известный побочный эффект: недостаток информации.
Брисигида, конечно же, все равно беспрестанно корила себя за неудачу. К счастью, обожженное горло не позволяло ей делать это слишком громко и бурно. Жрица взялась было извиняться перед Хандией, но та не дала ей и слова сказать:
— Это мы виноваты, что не сумели помочь тебе. Мы не ждали такой мощи.
— Вы приняли на себя первый удар, — возразила Брисигида. — Это я оплошала. Почти совладала, а потом…
— Это будет наш общий урок, — оборвала ее ведунья. — Мы пережили его, и теперь станем сильнее. Для дочерей Джораакинли это дорогого стоит.
Иллати почти не пострадал. Большинство ведуний отделались легкими ожогами и першением в горле, за исключением Хандии, которая пыталась влиться в мантру Брисигиды после того, как демон ударил по ним. Брисигида очень боялась, что огненный дух нанес непоправимый ущерб живым древесным строениям, но Феликса умудрилась вести его за собой так, что пламя не коснулось домов. Лишь по их следам пролегла выжженная тропа.
Опаленные части святилища быстро восстановили. Форели собрали пепел от растений и использовали его как удобрение. Природная магия вырастила новые стены, еще более плотные и устойчивые. Несколько дней святилище наполняло сияние волшебных светлячков, посланников воли Джораакинли.
Феликса за это время только и делала, что ходила от Брисигиды к ведуньям и обратно. Магические усилия довели ее до чудовищного истощения. Правда, на этот раз чародейка перенесла его намного легче, не как побег из Бедерана или обличье Стальной гарпии. Хандиа уверяла, что это благословение духов леса и самой Джораакинли: ведунья сажала ее обнаженной в кокон из побегов, и лозы срастались вокруг Феликсы, мягко оплетали самые почерневшие части. На это время чародейка погружалась в подобие транса, чувствовала себя ветвью на огромной старой диниции.