Жизнь Шаляпина. Триумф
Шрифт:
– Да я разве не одобряю светлые и прекрасные идеи? И с Лениным у меня всегда были превосходные отношения, но мне кажется, что ему почти неинтересно индивидуально-человеческое, он думает только о партиях, массах, государствах, и здесь он обладает даром предвидения. Один француз спросил меня: «Не находите ли вы, что Ленин – гильотина, которая мыслит?» Работу его мысли я сравнил бы с ударами молота, который, обладая зрением, сокрушительно дробит именно то, что давно пора уничтожить, но под этот молот много попадает и здоровых элементов, которые вполне могли бы развиваться и в новом государстве… Мещанам всех стран Ленин должен казаться Аттилой, пришедшим разрушить Рим мещанского благополучия и уюта, основанный на рабстве, крови и грабеже. Ленин совершает ошибки, но его ошибки – это не преступления. Это ошибки честного человека, и в мире еще не было ни одного реформатора, который действовал бы безошибочно. Но под его гильотину попадают и хорошие люди, которым надо, конечно, помогать. Уж слишком много негодяев примазалось к революционному движению…
– Пожалуй, Алексей Максимович, ты прав, и все человечество когда-нибудь действительно будет жить прекрасной жизнью. Дай Бог! При всех нелепостях, которые сейчас творятся, я все-таки отдаю должное большевикам. У них есть какая-то живая сила и масса энергии. Если бы массы были более облагорожены, то дело пошло бы, конечно, и лучше и целесообразнее. Беда, что интеллигентное правительство задавило совсем душу народа, и теперь, конечно, пожинается то, что посеяно за несколько сотен лет…
«А Федор действительно читает мои «Несвоевременные мысли», не раз я высказывал нечто подобное», – мелькнуло у Горького.
– Ты, Федор, не огорчайся тому, что происходит, памятуя, что каждый получает то, что заслужил. Это справедливо. Народ, загнивший в духоте монархии, бездеятельный и безвольный, лишенный веры в себя, недостаточно «буржуазный», чтобы быть сильным в сопротивлении, и недостаточно сильный, чтобы убить в себе нищенски, но цепко усвоенное стремление к буржуазному благополучию, – этот народ, по логике бездарной истории своей, очевидно, должен пережить все драмы и трагедии, обязательные для существа пассивного и живущего в эпоху зверски развитой борьбы классов… А главное, Федор, береги свое здоровье… Вот видишь меня… Сколько уж дней не выхожу, валяюсь… А сколько дел застряло из-за меня.
– Бог милостив, Алексей, ты действительно прав: главное в жизни человека – это здоровье… Ни дома, ни золото, ни бриллианты не стоят ровно ничего в сравнении со здоровьем, только здоровье и стоит беречь. Я, по крайней мере, так и делаю. Одно, конечно, беспокоит меня – это дети. Им нужно учиться, а учиться теперь очень трудно, но надо употребить все силы к тому, чтобы они во что бы то ни стало все же учились…
Беседа прерывалась не раз, приходили к Горькому со срочными просьбами, бывали и люди, которые враждебно к нему относились в мирное время… Ничего не поделаешь, приходится порой просить, чтобы спасти родного человека. Жалко, что захворал, нужный он и хороший человек… Слава Богу, что он приободрился, полон планами, начал работать по изданию книг и вообще литературы вместе с советской властью. Сколько народу после его просьбы сейчас освобождают из тюрем. И как просто он разговаривает с людьми, которые были раньше его врагами, а он так сердечно к ним ко всем относится. Это очень хорошо и приятно видеть… «А как в Москве милая Иолочка и мои чудные ребята, моя шаляпинская ребятня… Как насчет продовольствия… В Москве сейчас так же плохо, как и здесь, в Питере, а может быть, даже еще и хуже».
– Что призадумался, Федор? Аль сети порвались, – бодро сказал Горький, незаметно для Шаляпина вошедший после очередной беседы с просителем. – О Москве, скорей всего…
– Действительно, о детишках скучаю, так тяжело жить на две семьи, просто больно, все время думаю о них… И думаю об Иолочке, обидел я ее страшно, никак забыть не могу… Все приглашают поехать петь в Швецию, в Норвегию, в Данию и особенно в Германию, но мне отчего-то не хочется никуда двигаться. С семьей проехать страшно затруднительно, а одному противно – как можно сейчас уезжать куда-нибудь далеко… Нет! Уж лучше останусь здесь.
Попрощались, договорившись о скорой встрече с Луначарским..
В тот же день Горький написал Луначарскому:
«Анатолий Васильевич.
Имею необходимость беседовать с Вами по делам «Свободной ассоциации» и «Союза деятелей искусства».
Я болен, лежу в постели, надолго лишен возможности выйти из дома и не могу прийти к Вам. Это обстоятельство вынуждает меня убедительно просить Вас посетить меня. Я не решился бы просить об этом, если бы меня не обязывала социальная важность той работы, которую указанные мною организации желают и могут осуществить.
Вас встретят у меня академик В.А. Стеклов, председатель Совета ассоциации, и члены Исполнительного комитета «Союза деятелей искусства».
Ни минуты не сомневаюсь, что наши личные отношения не помешают Вам посетить меня.
Будьте любезны назначить время…»
На обороте второго листа письма Горький написал карандашом следующий список: «Юрьев, Добужинский, Таманов, Шухаев, Лукомский, я, Федор Шаляпин, Андреева, Лаврентьев, Косовский, Стриженко А.».
Встреча Горького с Луначарским и деятелями искусства состоялась 19 апреля 1918 года, как о том сообщила 21 апреля газета «Дело народа».
Октябрьская революция продолжалась. Вскоре была закрыта редакция горьковской «Новой жизни», закрыли и все мало-мальски оппозиционные газеты. А после покушения на Ленина в августе 1918 года начался красный террор. Появились комбеды, вышел декрет Троцкого о расказачивании… Началась жестокая гражданская война, разрушившая и обескровившая Россию… Началось повальное бегство в Западную Европу, Америку, в Харбин, в Японию… Уехали Рахманинов, Бунин, Глазунов…
Гражданская война полыхала по всей России. Западные страны, недавние союзники в борьбе с Германией, не жалели средств для того, чтобы снабдить всем необходимым Колчака, Юденича, Деникина. Лидеры западных стран решительно настроены против большевизма, который, по словам Вильсона, не внушает ему ничего, «кроме отвращения». Но необходимо считаться с фактами: «Большевизм свил себе гнездо не только в России, но и во многих других странах среди низших слоев населения, ныне представляющих всюду грозную силу». Все усилия союзных держав должны быть направлены к тому, чтобы «парализовать большевизм и прекратить его господство в России». Союзные правительства вели серьезные переговоры о помощи всем белогвардейским формированиям… В Европе наметился мир, осталось огромное количество оружия, обмундирования… И все это – пушки, танки, бронепоезда и прочее и прочее – хлынуло в Россию. Революционная Россия вела неравную борьбу за свое существование… Западные союзники укрепляли Колчака, готовившего большое наступление на Восточном фронте, красные пока отбросили Деникина до Одессы и Ростова. Но по всему было видно, что решающие битвы еще впереди. Не хватало продовольствия, дров, угля, плохо работали железные дороги.
И в этих тяжелейших условиях 1919 года Федор Шаляпин активно работает в театрах Петрограда и Москвы… «Русалка», «Борис Годунов», «Севильский цирюльник», «Хованщина», «Русалка», «Мефистофель», «Юдифь», «Фауст», «Руслан и Людмила»… Принимает участие в концертах, собраниях, диспутах о путях развития современного театра, заседаниях различных советов, во множестве созданных Горьким, Андреевой, Луначарским.
24 апреля 1919 года – торжественный день в Государственном Мариинском театре, шел «Демон» в честь 25-летнего юбилея службы Шаляпина в казенных театрах… С 1 февраля 1895 года, со времени закрытого дебюта в Мариинском театре, и включая 1919 год, как раз прошло 25 сезонов… До календарного 25-летия не хватало нескольких месяцев, но разве дело в формальностях… Двадцать пять сезонов в казенных театрах, много было прекрасных свершений, бывали и скверные истории… Ничего уже не переделаешь, из лыка строку не выкинешь…
После третьего акта состоялось чествование Федора Ивановича Шаляпина. Луначарский прислал письмо: «Дорогой Федор Иванович! Мне больно, что дела совершенно неотложного и экстренного порядка не дают мне счастливой возможности присутствовать на Вашем и нашем, на общем – надеюсь, – всех объединяющем празднике Вашего 25-летнего несравненного служения искусству. Кланяюсь Вам и целую Вас в надежде, что Вы еще много радостей – высоких и возвышающих – всем нам подарите. Преданный Вам А. Луначарский». С яркой речью выступила Мария Федоровна Андреева, от оркестра – старый друг Е.В. Фольф-Израэль, И.В. Эскузович, Р.Б. Аполлонский, А.К. Глазунов, А.Ф. Кони, А.Я. Таиров, президент Академии наук А.П. Карпинский и другие почитатели его таланта.