Чтение онлайн

на главную - закладки

Жанры

Жизнь Шаляпина. Триумф
Шрифт:

– Верно подмечаешь эти перемены, доносы и доносчики сейчас в моде и в цене… Какая уж тут сердечность и простота, а уж о свободе и равенстве и говорить-то нечего… Вспоминаю, как Лев Толстой оборвал Леопольда Сулержицкого, на устах которого в то время мелькало словечко «свобода»: «Ах, Левушка, перестань, надоел, – с досадой оборвал его Лев Николаевич. – Твердишь, как попугай, одно слово – свобода, свобода, а где, в чем его смысл? Ведь если ты достигнешь свободы в твоем смысле, как ты воображаешь, что будет? В философском смысле – бездонная пустота, а в жизни, в практике – станешь ты лентяем и побирохой. Что тебя, свободного в твоем-то смысле, свяжет с жизнью, с людями?»…

Горький замолчал, мучительно вспоминая, а потом махнул рукой, порылся на столе и нашел газету «Жизнь искусства».

– Только что вышли мои воспоминания о Льве Толстом, хочу процитировать тебе точные слова нашего учителя… Вот, слушай… «Вот птицы свободны, а все-таки гнезда вьют. Ты же и гнезда вить не станешь, удовлетворяя половое чувство свое где попало, как кобель. Подумай серьезно и увидишь – почувствуешь, что в конечном смысле свобода – пустота, безграничие.

Сердито нахмурился, помолчал минуту и добавил потише:

– Христос был свободен, Будда – тоже, и оба приняли на себя грехи мира, добровольно пошли в плен земной жизни. И дальше этого – никто не ушел, никто. А ты, а мы – ну, что там! Мы все ищем свободы от обязанностей к ближнему, тогда как чувствование именно этих обязанностей сделало нас людьми, а не будь этих чувствований – жили бы мы как звери…

Усмехнулся:

– А теперь

мы все-таки рассуждаем, как надо жить лучше. Толку от этого не много, но уже и не мало. Ты вот споришь со мной и сердишься до того, что нос у тебя синеет, а не бьешь меня, даже не ругаешь. Если же ты действительно чувствовал бы себя свободным, так укокошил бы меня – только и всего.

И, снова помолчав, добавил:

– Свобода – это когда всё и все согласны со мной, но тогда я не существую, потому, что все мы ощущаем себя только в столкновениях, противоречиях».

Горький положил на стол газету и сказал:

– Одно время я часто бывал у Льва Николаевича, и он разрешал мне тут же записывать за ним, накопилось довольно много отрывочных заметок, небрежно написанных на разных клочках бумаги, думал, что потерял их, а оказалось, они хранились у Екатерины Павловны вместе с другими моими набросками. Хорошо, что она сохранила их. Есть любопытные высказывания Льва Великого, как вот о свободе. Матерый человечище, как сказал о нем Ленин… Если Лев Николаевич хотел нравиться, он достигал этого легче женщины, умной и красивой. Вот вспоминаю, сидят у него разные люди: великий князь Николай Михайлович, маляр Илья, социал-демократ из Ялты, штундист Пацук, какой-то музыкант, немец, управляющий графини Клейнмихель, поэт Булгаков, и все смотрят на него одинаково влюбленными глазами. Он излагает им учение Лао-тце, а мне кажется, что он какой-то необыкновенный оркестр, человек-оркестр, обладающий способностью играть сразу на нескольких инструментах – на медной трубе, на барабане, гармонике и флейте. Я смотрел на него, как все. А вот хотел бы посмотреть еще раз – и не увижу больше никогда, – с грустью закончил Горький.

– А я был у него только один раз с Рахманиновым, почему-то испугался, что не понравился ему… И больше не получалось как-то, вот до сих пор жалею.

– Сейчас пишу воспоминания о Леониде Андрееве, царствие ему небесное, талантливый был человек, форсистый в последнее время, почему-то взялся писать на библейские темы, пьеса «Самсон в оковах» грешила множеством неточностей, торопился всегда, спешил чем-то удивить читателей, а талантлив был без меры…

– Жалко Леонида, сердце не выдержало, он был такой впечатлительный.

Вскоре Шаляпин ушел, и всю дорогу от Кронверкского проспекта до своего дома на Пермской размышлял о Горьком и своей судьбе.

«Какой он хороший, Алекса, старый мой друг… Сколько он выручил невинно арестованных… Мог бы спокойно писать под покровительством своей родной власти, для которой он столько сделал в свое время, делать свое дело, но нет, потрясенный убийством Кокошкина и Шингарева, он идет к министру юстиции Штейнбергу и требует освобождения всех министров Временного правительства… И сколько в нем нежности к тому классу, которому угрожала гибель… Чудно, никто не верит, но ведь сам видел, как он давал деньги только что освобожденным по его просьбе арестованным… Сколько людей он спас от губившей все вокруг невежественной и грубой силы и помогал некоторым даже бежать за границу… Как ему удавалось так откровенно высказываться против большевистской демагогии и оставаться неприкосновенным от их притязаний… Понятно: буревестник революции… Но как он клеймил большевиков в Михайловском театре, говорил, что революция – не дебош, а благородная сила, сосредоточенная в руках победившего народа. Это торжество труда, призывал строить новую жизнь в духе справедливости, говорил, что нужно учиться доверию и уважению друг к другу, нужно понять великую силу разума, воспитывать в себе добрую волю и любовь к труду на благо России… Призывал крепко и дружно соединиться для великой работы духовного воскресения нашего. Будем помнить, говорил, что свободный человек должен уважать свободу ближнего своего и что основа свободы – в справедливом отношении ко всем людям… Только огонь чистого разума уничтожит тьму вокруг нас и в нас самих… Да здравствует разум – солнце, которое сам человек создал и зажег на земле, – прекрасное солнце духовной свободы! Что может быть прекраснее этих слов… И что же сейчас происходит? Где все это, обещанное революцией? Где это торжество труда? И как эти благородные соображения отличаются от призывов к уничтожению классовых врагов, виноватых только в том, что они по рождению и по профессии не пролетарии и не крестьяне… Удивительная логика погромщиков… С каким разочарованием Горький смотрит на всех этих новых деятелей революции… Как он глубоко страдает и душу свою отдает общему революционному делу, хлопочет, чтоб не грабили художественные ценности и не отправляли за границу за бесценок, а находятся какие-то водовозы морали и распространяют слухи, что Горький тратит свои огромные деньги на приобретение раритетов для своих коллекций… Скупает за гроши у аристократов бесценные вещи, пользуясь своими возможностями председателя Антикварно-оценочной комиссии… А что можно у него увидеть? Какие-то старые ружья, какие-то китайские пуговицы, то испанские гребенки… Для него это были произведения человеческого духа. Каждая вещь для него – это прекрасное творение рук человеческих. Покатилась жизнь вниз во всех отношениях… Но самое страшное – голод и холод… Заболеешь, и никто тебе не поможет, сразу вычеркнут… Пока пою, что-то получаю, кроме скудных пайков… А перестану петь, и никто, никто не поинтересуется и не спросит, как Шаляпин… Не жди в этом случае ни помощи, ни привета, ни простого человеческого слова… Может, кое-кому даже понравится, если Шаляпин будет голодать и издыхать под забором?.. Нет, черта с два доставлю я им такое удовольствие… Из кожи будут лезть, но добьюсь контрактов за границей да и здесь не буду щадить себя…»

Мария Валентиновна, испуганная и неряшливо одетая, ждала Федора Ивановича и сразу огорошила его:

– Опять приходили, показывали ордер на обыск, но я их уговорила без тебя не начинать. Ничего у нас не осталось, все вещи продали, выменяли на продукты. Феденька! Сделай что-нибудь! Бежать отсюда надо! Совсем житья не стало!

Шаляпин долго не мог стащить с себя пальто…

* * *

19 октября 1921 года «Адриатика отошел от английских берегов и направился в Нью-Йорк. Стояла прекрасная осенняя пора. Нарядная публика первого класса наслаждалась солнцем, теплом, спокойным морем. И среди публики – Федор Шаляпин, такой же, как всегда, говорливый, остроумный, обаятельный. Дамы нетерпеливо поглядывали на него в надежде поближе познакомиться с ним, а молва о его присутствии побежала по всем палубам и каютам. Уже все прогуливающиеся с нескрываемым любопытством смотрели на него: во-первых, знаменитость, во-вторых, живой большевик из Советской России, о которой рассказывали и писали всяческие ужасы…

Сначала Шаляпину льстило такое внимание заграничной публики, а вскоре попривык, и захотелось куда-нибудь спрятаться и просто отдохнуть от недавних концертов и выступлений, от всего недавнего в России, которое воспринималось сейчас как кошмарный сон… Лишь морщины да первые седины напоминали Шаляпину, что все пережитое за годы революции и гражданской войны – не сон. Прогулка по палубе быстро наскучила, он почувствовал себя отдохнувшим. И Шаляпин, заглянув в уединенное место на палубе, к своему удовольствию увидел пустое и одинокое кресло и плюхнулся в него… Устал… Так надоела суета последних дней, недель… Еще в августе Шаляпин вместе со своим костюмером-одевалыциком Николаем Хвостовым выехал «на предмет обследования подготовки практического разрешения вопроса о вывозе русского искусства за границу», как говорилось в его командировочном удостоверении, подписанном народным комиссаром по внешней торговле Красиным. А перед этим, полтора года тому назад, в Ревеле, он дал три концерта, которые обратили внимание

со стороны импресарио. Оказывается, Шаляпин живой и здоровый, по-прежнему прекрасно поет… Так возникли новые предложения о гастролях в европейских и американских городах… И вот уже позади Рига, Хельсинки, Лондон, Копенгаген, снова Лондон, Шеффилд… Появились деньги, настоящие деньги, обеспеченные золотом…

Как хорошо, что он плывет в Америку, свободную страну, богатую, и как хорошо, что у него много контрактов подписано, значит, жизнь его снова будет обеспечена, но только удастся ли ему на следующие гастроли взять всю свою семью, хотя бы петербургскую… Московская еще не готова уехать, мальчики и Танюшка заканчивают учебу в средней школе… Как тяжко было все это время жить на две семьи: живешь в Питере, сердце болит о московских детях, да и Иола Игнатьевна по-прежнему близка ему; приедешь в Москву, все время думаешь – а как там в Питере. Извелся, измотался душой, сердце стало побаливать, уж не говоря про сахар, которого прибавилось в крови… Годы, годы стали давать о себе знать… И как хорошо, что советские власти одумались и свернули вновь на дорогу цивилизованных народов. А то ведь три с половиной года тому назад, как только взяли власть в свои руки, так сразу же объявили, что строят коммунизм, решили произвести непосредственный переход к коммунистическому производству и распределению. Заключили Брестский мир, отдали пол-России, надеялись тем самым отодвинуть военную опасность, а крестьян принудить по разверстке отдать нужное властям количество продуктов, и главным образом хлеба, а власти его распределят по заводам и фабрикам, – и выйдет в России коммунистическое производство и распределение. Но крестьяне думали по-иному, их не удалось уговорить, более того, под нажимом советской власти крестьяне качнулись на сторону белых повсеместно, поддержали Колчака, Деникина, Юденича, которые зажали Москву и Петроград в кольцо блокады, вот-вот думали взять обе столицы и полностью разделаться с большевиками. Социалистический учет и контроль, возражал Горький, нельзя вводить, когда республика была ослаблена отчаянным военным положением, когда сама советская власть висела на волоске, а большевики стали экспериментировать и действовать по азбуке марксизма, не учитывая конкретного практического опыта реальных событий. Главной задачей и целью считали как можно быстрее уничтожить классы помещиков и капиталистов, а заодно с ними и кулаков. Ленин, Троцкий, Зиновьев и другие деятели большевиков призывали свергнуть эти остатки средневековья, очистить Россию от этого варварства, от этого позора, от этого величайшего тормоза всякой культуры и всякого прогресса в нашей стране. И действительно, эту чистку проделали гораздо решительнее, быстрее, смелее, успешнее, шире и глубже, чем Великая французская революция свыше 125 лет тому назад. Во времена красного террора было уничтожено много тысяч рядовых и выдающихся помещиков и капиталистов, в сущности, сняли голову России, а потом, вот в эти дни, стали плакать по волосам, обвиняя себя в ошибках того времени… Одумались тогда, когда из России началось повальное бегство лучших ее сыновей: ученых, артистов, писателей; одумались тогда, когда всемирно известный ученый-физиолог Павлов написал Ленину письмо с просьбой выпустить его за границу, ибо в России он умирает с голоду и не может продолжать свои эксперименты; одумались тогда, когда революционный Кронштадт потребовал удалить большевиков из Советов, и прочая и прочая… Догматики и фантазеры, стоявшие у кормила власти в России, поставив перед собой цель очистить социальные отношения от средневековья, от крепостничества, от феодализма, настолько перестарались, что за эти годы, да какие там годы, за несколько недель, как сами они хвастались, начиная от 25 октября 1917 года до разгона Учредительного собрания 5 января 1918-го, новые правители сделали в этой области в тысячу раз больше, чем за восемь месяцев своей власти сделали буржуазные демократы, либералы и меньшевики с эсерами после Февральской революции…

Уничтожили, вычистили «авгиевы конюшни» прежней стабильной жизни, где, конечно, не все было хорошо, но много было и замечательного, крепкого, устойчивого… Все разом было разрушено, даже императорские театры хотели уничтожить и заменить их пролеткультовскими… Вот была бы потеха… Выкинув монархическую нечисть, как никто и никогда, ни в какие революции не совершал, новые власти хвастались, что не оставили камня на камне, кирпича на кирпиче в вековом здании сословности… Демократ Керенский восемь месяцев искал пути соглашения с помещиками и капиталистами, а новые власти в несколько недель и этих помещиков, и все их традиции смели с лица русской земли. Не ему, крестьянскому сыну, ратовать за привилегии дворянского и помещичьего класса, но вырывать с корнем помещиков – значит вырывать целые пласты вековой культуры… Лить кровь, уничтожать библиотеки, архивы, здания, мебель, уничтожать материальную культуру целых столетий… С какой гордостью вожди пролетарской революции заявляли о том, что они довели борьбу с религией до конца… И опять пулеметный огонь был самым важным и решающим средством в борьбе с религией… Пулеметный огонь и сейчас важнейшее средство в достижении целей пролетарской революции… Только вот восстал Кронштадт, восстали в Сибири, в Тамбове, заволновался снова Дон, Украина, Кубань… И поняли большевики, что пора отступить к исходным позициям буржуазно-демократической революции… Хотели указами и приказами наладить государственное производство и государственное распределение продуктов по-коммунистически в мелкокрестьянской стране. Только спустя три с половиной года поняли свои ошибки и стали строить коммунизм, понимая, что предстоит преодолеть ряд переходных ступеней. Сначала нужно достигнуть государственного капитализма, заинтересовать трудящихся в своем труде… Сначала необходимо поощрять личный интерес, личную заинтересованность, потом на хозяйственном расчете необходимо построить прочные мостки, ведущие в мелкопоместной стране через государственный капитализм к социализму… И для этого надо усердно, внимательно, усидчиво учиться «новой экономической политике», новому отношению к потребностям народа… Как хорошо говорил министр внешней торговли Красин о новой экономической политике: «Пролетарское государство должно быть осторожным, рачительным, умелым хозяином, исправным оптовым купцом… Вроде бы оптовый купец – это такой экономический тип, как небо от земли далекий от коммунизма. Но это неправда, это именно одно из живых противоречий переходного периода от государственного капитализма к социализму и коммунизму… Личная заинтересованность поднимает производство, появляются излишки товаров, которые нужно продавать. А для этого развивать торговлю… Оптовая торговля объединяет миллионы мелких крестьян экономически, заинтересовывая их, связывая их… А после этого необходимо выходить и на международную арену, предлагая свою продукцию… Мы преодолели Колчака, Деникина, Юденича, победили иностранную интервенцию, заключили мир с Польшей, победили мучения переходного периода, голод, холод, разруху, мы и научимся торговать с международным капиталом…» Красин говорил о своих успешных переговорах с Англией, вроде налаживаются торговые отношения и с Америкой… Хорошо бы, а то Советская Россия стоит каким-то особняком, на советский паспорт смотрят с каким-то неподдельным ужасом, смотрят как на прокаженного… А станут торговать, тут уж каждый понимает свою выгоду: получает наше сырье, работают заводы, полная занятость населения и прочая и прочая… Все тот же Красин уже без всякого испуга говорил и о том, что в производстве товаров могут участвовать и капиталисты, рядом с русскими большевиками и капиталистами будут и иностранные капиталисты, концессионеры и арендаторы, они будут у нас вышибать сотни процентов прибыли, они будут наживаться около нас… Пусть наживаются, а мы должны учиться у них хозяйничать, только после этого мы можем построить коммунистическую республику… И опять без пулемета никак не могут обойтись: всякое послабление, как вещают большевики, «есть величайшее преступление», «это наука тяжелая, суровая, иногда жестокая, но нужно пройти эту науку, так как иначе другого выхода нет… Россия обнищала после долголетних испытаний, необходимо величайшее напряжение сил в ежедневном труде, либо нас ждет неминуемая гибель… Государство должно научиться торговать так, чтобы промышленность удовлетворяла крестьянство, чтобы крестьянство удовлетворяло свои нужды…».

Поделиться:
Популярные книги

Идеальный мир для Лекаря 21

Сапфир Олег
21. Лекарь
Фантастика:
фэнтези
юмористическое фэнтези
аниме
5.00
рейтинг книги
Идеальный мир для Лекаря 21

Книга пяти колец. Том 4

Зайцев Константин
4. Книга пяти колец
Фантастика:
фэнтези
попаданцы
5.00
рейтинг книги
Книга пяти колец. Том 4

Не отпускаю

Шагаева Наталья
Любовные романы:
современные любовные романы
эро литература
8.44
рейтинг книги
Не отпускаю

Брак по-драконьи

Ардова Алиса
Фантастика:
фэнтези
8.60
рейтинг книги
Брак по-драконьи

Князь

Мазин Александр Владимирович
3. Варяг
Фантастика:
альтернативная история
9.15
рейтинг книги
Князь

Столичный доктор

Вязовский Алексей
1. Столичный доктор
Фантастика:
попаданцы
альтернативная история
8.00
рейтинг книги
Столичный доктор

Камень. Книга 4

Минин Станислав
4. Камень
Фантастика:
боевая фантастика
7.77
рейтинг книги
Камень. Книга 4

Темный Охотник 2

Розальев Андрей
2. Темный охотник
Фантастика:
попаданцы
аниме
5.00
рейтинг книги
Темный Охотник 2

Измена. Не прощу

Леманн Анастасия
1. Измены
Любовные романы:
современные любовные романы
4.00
рейтинг книги
Измена. Не прощу

Перерождение

Жгулёв Пётр Николаевич
9. Real-Rpg
Фантастика:
фэнтези
рпг
5.00
рейтинг книги
Перерождение

Право налево

Зика Натаэль
Любовные романы:
современные любовные романы
8.38
рейтинг книги
Право налево

Истребители. Трилогия

Поселягин Владимир Геннадьевич
Фантастика:
альтернативная история
7.30
рейтинг книги
Истребители. Трилогия

Барон меняет правила

Ренгач Евгений
2. Закон сильного
Фантастика:
фэнтези
попаданцы
аниме
5.00
рейтинг книги
Барон меняет правила

Мастер 7

Чащин Валерий
7. Мастер
Фантастика:
фэнтези
боевая фантастика
попаданцы
технофэнтези
аниме
5.00
рейтинг книги
Мастер 7