Жизнь Шаляпина. Триумф
Шрифт:
«Только этого и не хватало для полного счастья накануне Нового года», – подумал с горечью Теляковский и пошел на репетицию.
Шаляпин в своей уборной горько плакал, в отчаянии растирая слезы по щекам. Теляковский в растерянности не знал, что делать. «Что ж мы за люди, русские, если доводим до слез этого неповторимого гения, столько радости и счастья нам дающего», – подумал он. Шаляпин поднял голову, виновато встал перед «начальством»: нет, вовсе не потому, что начальство, а потому, что Владимир Аркадьевич был для него верным другом, не раз отводившим от него беду.
– Не могу я больше петь под этим безграмотным управлением. Ваш капельмейстер не чувствует моего пения. Это машина какая-то, заведенная мотористом, он не чувствует музыки. Не могу я петь, завтра меня ожидает полный провал. – Столько отчаяния послышалось в голосе великого певца, что Теляковский улыбнулся.
– Полно, полно, Федор Иванович! Вам ли обижаться на судьбу… Весь мир вскоре будет у ваших ног… Пойдемте ко мне, там спокойно поговорим.
– Вы не можете себе представить, Владимир Аркадьевич, как я разозлился на вашего капельмейстера, темпы перевраны, ритма нет, до того плохо вел репетицию, что мне показалось, уж не намеренная ли это провокация против меня… Не очень-то меня любят у вас, ох, завидуют.
– Надо еще раз попробовать, Федор Иванович, вы ж понимаете: завтра ваш бенефис, а кое-что необходимо и вам самому проверить. Времени терять нельзя.
Теляковский привел Шаляпина в директорскую ложу, усадил его в кресло и готов был чуть ли не смахнуть с его щек остатки слез, лишь бы успокоить взволнованного артиста. Он видел, что Шаляпин был расстроен, как ребенок, которого наказали, отобрав у него любимую игрушку.
– Завтра меня ожидает полный провал, и партия очень трудная для моего голоса, а голос совсем пропал, ничего не слышу… А с хором у вас наладились отношения? Или они по-прежнему хотят убрать Палечека? Должен сказать вам, Владимир Аркадьевич, что Палечек действительно присвоил себе право поставлять артистов на сцену Мариинского театра, мне прямо говорили, что не попадешь на сцену, если не возьмешь у него несколько уроков, естественно платных. Так что с ним давно надо бы разобраться и осадить…
Теляковский слушал Шаляпина и в знак согласия кивал: «Слава Богу, успокоился, заговорил о постороннем, далеком от него деле, скоро и совсем придет в себя. А то просто беда, сборы неполные, мог бы и сорвать свой бенефис…»
– Федор Иванович! Попробуйте еще, я буду в зале, послушаю, как пройдет репетиция.
Шаляпин почувствовал себя гораздо лучше, уверенно вышел на сцену, напуганный капельмейстер был внимательнее, репетиция была спокойно завершена к общему удовольствию.
И на следующий день Демон Шаляпина потряс сердца присутствовавших. Да и сами исполнители оперы были крайне возбуждены предстоящим действом. Уже в Прологе Демон подавлял своей страстностью, силой, и ясно было видно, что Добрый гений уступал поле битвы. Голос мощный, страстный, властный в каждом действии, в любой сцене убеждал в своей правоте. Особенно клятва Демона потрясла не только слушателей, но и исполнителей, все отступили перед ним, и Добрый гений в испуге отшатнулся от входа в келью, и бедная Тамара сомлела, сраженная вулканом чувств и ураганом страсти.
Теляковский радовался успеху своего любимца. Конечно, он ничуть не сомневался в том, что все пройдет прекрасно, но скандал на репетиции посеял сомнения в его душе. И слава Богу, что Шаляпин был в ударе. Буря восторженных аплодисментов поднялась, как только он вышел на сцену один.
Владимир Аркадьевич пошел в царскую ложу, где сидели великий князь Петр Николаевич с супругой Милицией Николаевной.
Генерал-инспектор по инженерной части с оренбургским платком на плечах никак не мог перевести дух. С удивлением смотрел на него Теляковский.
– Не удивляйтесь, милейший Владимир Аркадьевич. Несколько раз принимался танцевать лезгинку в антракте, но она у меня никак не выходит. А раньше здорово получалось. Вот и сейчас еще раз попробовал в аванложе, опять не то, – говорил великий князь, смущенно улыбаясь.
– А как вам наш Демон – Шаляпин?
– Я просто испугался за бедную Кузнецову-Бенуа, когда Шаляпин ее волочил по келье, боюсь, она долго еще будет чувствовать следы объятий такого, как Шаляпин, Демона, – сказал великий князь.
– А меня Шаляпин потряс, когда он крикнул: «Она моя», – и так шагнул к оберегаемому Добрым гением входу, что я испугалась, как бы он не растоптал его, – улыбалась Милиция Николаевна. – Благодарим вас, Владимир Аркадьевич, за доставленное удовольствие. Передайте господину Шаляпину, что мы остались очень довольны его игрой и пением. Прекрасный артист…
«Не могу передать и десятой доли того впечатления, какое произвел этот спектакль, – вспоминала Е.И. Збруева, исполнительница партии Доброго гения. – Если бы Антон Григорьевич Рубинштейн был жив и присутствовал на этом представлении, то, вероятно, признал бы, что исполнитель превзошел автора. Да не только сам Демон – весь состав хора, оркестра и, вообще, все участвующие пели и играли с удвоенным, с удесятеренным вниманием и усердием.
Такова сила, гипнотизирующая массы, сила, исходящая от гениального человека».
1 января 1906 года В. Коломийцов в «Молве» писал: «Это был один из тех редких, незабываемых спектаклей, после которого уходишь домой радостный, пораженный и восхищенный силой и величием истинного искусства: не находишь слов, чтобы выразить полноту впечатлений, чтобы высказать горячую признательность артисту за тот животворящий дар, которым наделило его небо».
В новогодние дни было весело, приятно, но повсюду, где Шаляпин бывал, просили его петь, и 4 января утром он писал Направнику: «Я так устал и чувствую притом ощутительное нездоровье и хрипоту в горле, что осмеливаюсь сегодня не прийти на репетицию «Руслана» и прошу Вас меня извинить».
Вполне можно допустить, что в этот час Шаляпин чувствовал и усталость, и хрипоту в горле, но главное в том, что вечером он был приглашен к Римскому-Корсакову, куда должны были прийти все его петербургские друзья. И действительно, музыкальный вечер был превосходно организован: Стасов, Глазунов, Феликс и Сигизмунд Блуменфельды с женами, Бессель, Вельские, Оссовские, Стравинские, Ястребцов, вся семья Римского-Корсакова во главе с Николаем Андреевичем создали неповторимый и незабываемый концерт, пели, играли, шутили, смеялись, разговаривали и на серьезные темы… По свидетельству В.В. Ястребцова, Сигизмунд Блуменфельд, Гурий Стравинский, брат Игоря, Софья Троицкая, дочь Николая Андреевича, недавно вышедшая замуж, под аккомпанемент Надежды Николаевны Римской-Корсаковой исполнили «Женитьбу» Мусоргского. Было весело, смешно, непосредственно и талантливо, хотя музыка показалась слабой и скучноватой.
Затем Шаляпин, Оссовский, Сандуленко, певец-любитель, Сигизмунд Блуменфельд под аккомпанемент Феликса Блуменфельда исполнили оперу «Скупой рыцарь» Рахманинова. Все знали, что Рахманинов просил Федора Ивановича спеть заглавную роль в опере, но почему-то всеми ожидаемое событие не произошло. И кто-то спросил, почему…
– Сергея Васильевича я очень люблю, исполняю в концертах его романсы, но опера – другое дело… С удовольствием пою партию Алеко, но тут что-то совсем другое отпугивает меня, как будто и Пушкин, а не тот, которого я люблю, музыка написана как бы не на самый текст пушкинских сцен, а лишь на общие настроения отдельных картин этой драмы, и с этой точки зрения в опере Рахманинова, замечательной, талантливой, есть несоответствия и недочеты.