Жизнеописания наиболее знаменитых живописцев, ваятелей и зодчих
Шрифт:
В то же самое время он взялся расписать очень большую доску для церкви Честелло и нарисовал для нее очень красивый картон с усопшим Христом и окружающими его Мариями, Никодимом и другими фигурами; однако доска так и осталась нерасписанной по причине, о которой будет рассказано ниже. В то же время он нарисовал еще один картон для картины со Снятием Христа со креста, где его на руки принимает Никодим, мать плачет в ногах его и ангел держит в руке гвозди и терновый венец. Он тут же начал писать и красками и, закончив работу очень быстро, выставил ее на Новом рынке в мастерской своего друга ювелира Джованни ди Горо, дабы узнать мнение людей и что скажет о ней Микеланджело. Привел Микеланджело посмотреть на нее ювелир Пилото, и тот, рассмотрев все внимательно, сказал, что удивляется, как это такой столь хороший рисовальщик, как Баччо, выпускает из своих рук такую жесткую и лишенную изящества живопись, и что он видел, как плохой живописец выполняет свои вещи куда лучше. Суждение Микеланджело Пилото передал Баччо, который хотя его и ненавидел, понял, что он говорит о нем правду. И в самом деле, рисунки Баччо были прекраснейшими, с красками же он справлялся плохо и без всякого изящества, и потому он решил, что сам живописью заниматься больше не будет, и нанял молодого человека, который обращался с красками весьма ловко и которого звали Аньоло и который был братом превосходного живописца Франчабиджо, за несколько лет до того умершего.
Этому Аньоло он и хотел передать доску для Честелло, но она так и осталась недописанной по причине государственного переворота 1527 года во Флоренции, когда после разгрома Рима Медичи покинули Флоренцию. А так как в Риме Баччо не чувствовал себя в безопасности, находясь в особой вражде с одним из своих соседей по имению Пинциримонте, принадлежавшим к народной партии, он, зарыв в этом имении несколько камей и небольших бронзовых фигур, принадлежавших Медичи, переехал в Лукку.
Там он оставался до коронования императора Карла V в Болонье, а затем, показавшись папе, он вместе с ним возвратился в Рим, где, как обычно, получил пристанище в Бельведере. Пользуясь пребыванием Баччо в Риме, его святейшество решил выполнить обет, данный им в то время, когда он находился в заключении в Замке св. Ангела. Обет же заключался в том, чтобы завершить круглую мраморную башню, что насупротив моста, ведущего к замку, семью большими бронзовыми фигурами, в шесть локтей каждая, лежащими в различных позах и как бы венчаемыми ангелом, который, по его замыслу, должен был стоять посреди башни на колонне из разноцветного мрамора, будучи сам из бронзы и с мечом в руке. Фигура ангела должна была, по его мысли, изображать архангела Михаила, хранителя и стража Замка, который своею милостью и помощью освободил и вывел из темницы папу; семь же лежащих фигур означали семь смертных грехов. Этим хотел он сказать, что с помощью ангела-победителя одолел он и поверг в прах врагов своих, преступников и нечестивцев, которые и разумелись в семи сих фигурах под видом семи смертных грехов. Его святейшество повелел сделать модель этой работы и, одобрив ее, приказал Баччо приступить к лепке глиняных фигур предполагаемых размеров, дабы потом вылить их из бронзы. Баччо принялся за работу и вылепил в одном из помещений Бельведера одну из глиняных фигур, которая весьма была одобрена. И вместе с нею, чтобы провести время и посмотреть, как у него выйдет литье, он вылепил много мелких круглых скульптур в две трети натуры, вроде Геркулесов, Венер, Аполлонов, Лед и других, что только приходило ему в голову, поручив отлить их из бронзы мастеру Якопо делла Барба, флорентинцу, и получились они отлично. Он раздарил их затем его святейшеству и многим синьорам; некоторые из них находятся сейчас в кабинете герцога Козимо, среди более сотни самых редкостных древних, а также и новых.
В то же время Баччо выполнил историю с мелкими барельефными и полурельефными фигурами, изображающую Снятие со креста; эта редкостная работа была весьма тщательно отлита им из бронзы. В законченном таким образом виде он подарил ее в Генуе Карлу V, высоко ее оценившему, в знак чего его величество пожаловал Баччо командором и кавалером ордена св. Иакова. Много милостей ему оказал также и дож Дориа, а Генуэзская республика заказала ему мраморную, в шесть локтей, статую Нептуна в виде дожа Дориа для площади, куда она должна была быть поставлена в память доблестей князя и величайших и редкостных благодеяний, полученных от него его родиной Генуей. Эта статуя была заказана Баччо за одну тысячу флоринов, из которых пятьсот он получил вперед и немедленно отправился в Каррару, чтобы обтесать ее в каменоломне Польваччо.
Властвовавшее во Флоренции после ухода Медичи народное правительство использовало Микеланджело для строительства городских укреплений, а кроме того, ему показали и мрамор, который Баччо начал обкалывать, а также модель Геркулеса и Кака с предложением, чтобы его взял Микеланджело и, если мрамор не слишком обколот, высек из него две фигуры по своему усмотрению. Осмотрев мрамор, Микеланджело внес другое предложение: отказавшись от Геркулеса и Кака, высечь Самсона, попирающего двух филистимлян, им побежденных, из коих один уже мертв, другого же, еще живого, он собирается добить, ударяя его наотмашь ослиной челюстью. Но ведь случается часто и так, что человек предполагает, а Бог располагает, и так получилось и тогда: началась осада Флоренции, и пришлось Микеланджело вместо полировки мрамора подумать о другом и, ввиду опасений сограждан, из города убраться. Когда же война кончилась и было заключено перемирие, папа Климент повелел Микеланджело возвратиться во Флоренцию для завершения сакристии Сан Лоренцо и послал туда же Баччо, чтобы он позаботился о завершении гиганта; и вот, занявшись этим делом, Баччо и поселился в палаццо Медичи, а дабы показать свою преданность, писал его святейшеству чуть не каждую неделю, причем помимо вопросов, относящихся к искусству, он вторгался в частную жизнь отдельных граждан и тех, кто управлял государством, навлекая на себя этими мерзостными услугами еще больше недоброжелательства, чем прежде. И когда герцог Алессандро возвратился от двора его величества во Флоренцию, граждане указали ему на гнусные способы, какие применял по отношению к ним Баччо, вследствие чего и работе его над гигантом граждане как только могли препятствовали и мешали.
В это время, после того как закончилась венгерская война, папа Климент и император Карл встретились в Болонье, куда прибыли также кардинал Ипполито Медичи и герцог Алессандро, и Баччо решил, что пришло время и ему приложиться к туфле его святейшества, причем он захватил с собой полурельефную, отменно выполненную картину, высотой в локоть и шириной в полтора, с Христом, бичуемым у столба двумя обнаженными людьми. Он поднес ее папе вместе с медалью, выполненной по его просьбе его ближайшим другом Франческо из Прато, на лицевой стороне которой был портрет его святейшества, а на оборотной — Бичевание Христа. Когда же его святейшество принимал этот дар, Баччо изложил ему все затруднения и неприятности, препятствовавшие ему завершить своего Геркулеса, и обратился с просьбой, чтобы он вместе с герцогом создали ему возможность довести работу до конца, присовокупив о зависти и ненависти к нему в этом городе, а так как он был до ужаса и красноречив, и неистощим на доводы, он уговорил папу поручить герцогу Алессандро заботу и о завершении творения Баччо, и об установке его на площади.
В это время умер отец Баччо, ювелир Микеланджело, который при жизни взялся по распоряжению папы сделать для попечителей Санта Мариа дель Фьоре огромнейший серебряный крест, весь украшенный барельефными историями со Страстями Христа. Баччо для этого креста вылепил из воска фигуры и истории, дабы отлить их затем из серебра. Покойный Микеланджело крест не доделал, и он с несколькими фунтами серебра остался на руках у Баччо, который начал уговаривать папу передать его для завершения Франческо из Прато, с которым вместе он был в Болонье. Однако папа догадался, что Баччо хотелось не только отделаться от отцовского заказа, но и в какой-то степени извлечь выгоду из трудов Франческо, и он приказал Баччо, передав серебро и начатые и уже законченные истории попечителям, подвести с ними счеты с тем, чтобы попечители, расплавив все серебро, предназначавшееся для креста, использовали его на нужды своей церкви, лишенной своих украшений во время осады. Баччо же по его распоряжению были выданы сто золотых флоринов и рекомендательное письмо, дабы, воротившись во Флоренцию, он приступил к завершению работы над гигантом.
Но когда Баччо был еще в Болонье, кардинал Дориа, прослышав, что он собирается в скором времени уезжать, подстерег его и начал угрожать с криком великим и обидными словами за то, что не выполнил он ни обещания своего, ни долга, так и не закончив статую дожа Дориа, но оставив ее в Карраре неотесанной, а получив за нее пятьсот скудо. За все это, говорил он, попади он только в руки Андреа, ему придется отчитываться на галере. Баччо защищался смиренно и учтивыми словами, говоря, что У него действительно были препятствия, но что во Флоренции у него был мрамор такой же высоты, из которого он и собирался высечь эту фигуру, и как только он ее высечет и отделает, он отошлет ее в Геную. И он так хорошо сумел ответить и за себя постоять, что успел вовремя убрать ноги от кардинала. После этого, вернувшись во Флоренцию, он приступил к пьедесталу гиганта, над которым работал беспрерывно до 1534 года, когда окончательно его отделал. Однако герцог Алессандро из-за дурных отзывов горожан о Баччо и не собирался ставить его на площадь.
Когда же папа, возвратившийся в Рим уже много месяцев тому назад, пожелал поставить в Минерве две мраморные гробницы, для папы Льва и для себя, Баччо, воспользовавшись этим обстоятельством, отправился в Рим, где папа вынес решение передать выполнение этих гробниц Баччо, после того как гигант будет поставлен им на площади. В письме же к герцогу папа просил оказать Баччо всяческое содействие в установке его Геркулеса на площади, и тогда огородили место и заложили мраморный фундамент, на дне которого поместили камень с мемориальной надписью, посвященной папе Клименту VII, и туда же насыпали большое число медалей с изображениями его святейшества и герцога Алессандро. Затем приступили к доставке гиганта из попечительства, где над ним работали: дабы подвезти его удобно и без повреждений, вокруг него соорудили деревянную раму, к которой он был подвешен на канатах, проходивших у него между ног, и на веревках, поддерживающих его под мышками и по всему телу, и так, вися в воздухе между брусьями и не касаясь дерева, он при помощи блоков и лебедок, а также десяти пар подъяремных волов был мало-помалу доставлен до самой площади. Большую помощь оказали при этом два толстых расколотых пополам бревна, прибитые внизу во всю длину к раме и скользившие по таким же намыленным бревнам, которые укладывались чернорабочими по мере того, как вся махина двигалась. Благодаря таким приспособлениям и хитроумному устройству гигант был доставлен на площадь без больших хлопот и невредимым. А забота об этом была возложена на архитекторов попечительства Баччо д'Аньоло и Антонио да Сангалло Старшего, и они же затем при помощи других брусьев и двойных блоков прочно поставили его на основание.
Трудно передать, какая там толчея царила в течение двух дней от множества людей, стекавшихся на площадь поглядеть на только что открытого гиганта. Там раздавались самые различные мнения и суждения, высказывавшиеся всякого рода людьми: но все хулили и мастера и работу. К тому же весь цоколь был кругом обклеен латинскими и тосканскими стихами, в которых приятно было обнаружить способность их сочинителей, а также их выдумку и острословие. Однако, поскольку злословие и колкость сатирических стихов превзошли все границы благопристойности, герцог Алессандро признал это недостойным общественного места и был вынужден посадить в тюрьму кое-кого из тех, кто без зазрения совести открыто приклеивал свои сонеты, благодаря чему злословящие быстро прикусили языки.
Когда же Баччо осмотрел свое произведение на предназначенном ему месте, ему показалось, что ему мало благоприятствует открытый воздух, из-за которого мускулы выглядят слишком мягкими. Поэтому, выстроив новую дощатую будку, он прошелся резцами по мускулам и во многих местах их заглубил, сделав обе фигуры гораздо более жесткими, чем они были раньше. Но когда работа была открыта окончательно, те, кто мог ее оценить, всегда считали, что она была не только трудной, но и отлично сделанной в каждой ее части, фигура же Кака отменно расположена. И, говоря по правде, сильно умаляет достоинства Геркулеса Баччо стоящий рядом Давид Микеланджело, гигант самый прекрасный из всех существующих и преисполненный изяществом и достойностью, в то время как манера Баччо совсем иная. Но если Геркулес Баччо будет рассмотрен сам по себе, он заслужит лишь самую высшую оценку, тем более если принять во внимание, что многие скульпторы пытались с тех пор создавать большие статуи, но никто из них не поравнялся с Баччо, который, получи он от природы столько же изящества и легкости, сколько сам потратил труда и усердия, достиг бы в искусстве скульптуры полного совершенства. А так как ему и самому хотелось знать, что говорят о его произведении, он послал на площадь школяра, которого держал у себя в доме, приказав ему доложить, не скрывая правды, обо всем, что там услышит. Школяр ничего, кроме дурного, там не услышал и воротился домой в расстройстве. На вопросы же Баччо ответил, что все в один голос ругают его гигантов и никому они не нравятся. «А ты что скажешь?» — спросил Баччо. Тот ответил: «Не говоря дурного, скажу, чтобы вам угодить, что они мне нравятся». «Не хочу, чтоб они тебе нравились, — сказал Баччо, — ругайся и ты, ведь, как ты можешь припомнить, я тоже никогда ни о ком хорошо не отзываюсь, вот и мне отплатили тем же».