Жизнеописания наиболее знаменитых живописцев, ваятелей и зодчих
Шрифт:
Модель эта была показана герцогу вместе с рисунками, дважды выполненными Баччо; и то и другое и качеством и количеством, а также и красотой, ибо Баччо лепил из воска смело, рисовал же отлично, угодило его превосходительству, распорядившемуся приступить тотчас же к строительным работам, куда должны быть обращены все расходы попечительства; им же было дано распоряжение о доставке из Каррары большого количества мрамора.
Баччо же и сам принялся за статуи, и первой был Адам с поднятой рукой, около четырех локтей в высоту. Фигуру эту Баччо закончил, но так как она у него вышла узкой в бедрах и с некоторыми изъянами в других частях, он переделал ее в Вакха, впоследствии подаренного им герцогу, у которого он стоял много лет в дворцовых покоях, а недавно был поставлен в нишу в нижних помещениях, где государь проживает летом. Равным образом приступил он к сидящей Еве, тех же размеров, и довел ее до половины, но не закончил из-за Адама, которому она должна была соответствовать, а так как он начал второго Адама другой формы и в другом положении, ему пришлось менять и Еву; ту же первую, сидящую, он превратил в Цереру и подарил ее светлейшей герцогине Элеоноре вместе с Аполлоном, другой обнаженной статуей, им законченной, и ее превосходительство повелела поместить ее перед гротом в садах Питти, выстроенным по рисунку Джорджо Вазари. Обе эти фигуры, Адама и Евы, Баччо выполнил весьма вольно, а так как они понравились ему самому, он думал, что они понравятся и всем вообще, и художникам в частности, и отделывал, и отчищал он их со всем своим удовольствием и старанием. Когда же затем эти Адам и Ева были подставлены на предназначенное им место и открыты, участь их была той же, что и других его произведений: и сонетами, и латинскими стихами заклеймили их слишком жестоко. Так, например, смысл одного из стихотворений был таков: подобно тому, как Адам и Ева опозорили рай своим ослушанием и заслужили изгнания оттуда, так и эти фигуры, опозорившие землю, заслуживают изгнания из церкви. А между тем статуи эти соразмерны и многие их части красивы, и если не хватает им изящества, какого не мог он придать своим произведениям, искусство и рисунок, в них вложенные, заслуживают большого одобрения.
Некие господа задали как-то вопрос одной благородной даме, остановившейся, чтобы разглядеть эти статуи, как ей кажутся эти голые тела. На что она ответила: «О мужчинах судить не смею». Когда же ее попросили высказать мнение о женщине, она сказала, что, по ее разумению, Ева эта обладает двумя весьма положительными качествами: она белая и не рыхлая. Находчиво сделав вид, что хвалит, она скрытым образом осудила и уколола мастера и его мастерство, найдя у статуи такие достоинства женского тела, которые по необходимости приходится приписать мрамору как материалу; ему-то они присущи, но никак не работе и не мастерству, почему похвалы подобного рода мастера и не хвалят. Итак, достойная женщина этим и показала, что, по ее мнению, ничего, кроме мрамора, в статуе этой похвал не заслуживает.
После этого Баччо приступил к статуе усопшего Христа, а так как и она не выходила у него так, как он ее задумал, то, продвинув ее довольно далеко, он ее бросил и, взявшись за другой мрамор, начал другую статую в положении, отличном от первой, и с ангелом, который поддерживает голову Христа коленом, а плечо рукой. И он не успокоился, пока полностью не закончил, но когда было отдано распоряжение поставить их на алтарь, они оказались такими большими, что заняли слишком большую площадь, не оставив пространства священнику для совершения богослужения. И хотя статуя эта была выполнена толково и принадлежала к лучшим работам Баччо, тем не менее народ никак не мог успокоиться, чтобы ее не порочить, и даже откалывали от нее куски, чем занимались и священнослужители не меньше, чем все другие. Баччо же, убедившись в том, что славе художников, выставляющих незавершенные работы, вредит мнение тех, кто либо этим делом не занимается, либо ничего в нем не понимает, либо и моделей не видели, решил выполнить для завершения алтаря и в дополнение к статуе Христа статую Бога Отца, для которой из Каррары был выписан прекрасный мрамор. Он продвинулся с ней уже довольно далеко, задумав ее полуобнаженной наподобие Зевса, но герцогу она не понравилась, да и сам Баччо нашел в ней некоторые изъяны, и потому он ее бросил как есть, и так она и стоит в попечительстве до сих пор.
Однако гласом народа он пренебрегал и больше думал о том, как бы разбогатеть и приобрести недвижимость. На Фьезоланском холме купил он очень красивое поместье по названию Спинелло, а в долине выше Сан Сальви, на берегу реки Аффрико, еще одно с очень красивым домом, носящее название Кантоне, а на Виа Джинори большой дом был приобретен им на деньги и по милости герцога. Упрочив таким образом свое положение, Баччо мало думал о работах, и так как гробница синьора Джованни осталась незавершенной, Приемная зала была только начата, с хором и алтарем было покончено, он уже не обращал внимания ни на слова, ни на хулу, которая по этому поводу высказывалась. Тем не менее после того как алтарь был сооружен и был установлен мраморный пьедестал статуи Бога Отца, он, сделав ее модель, приступил к ней и, наняв каменотесов, принялся за работу.
В эти дни приехал из Франции Бенвенуто Челлини, который был на службе у короля Франциска как ювелир, каковым он в свое время был самым знаменитым; а кроме того, вылил он для короля кое-что и из бронзы. Он был представлен герцогу Козимо, который также осыпал его многими милостями и ласками и, так как хотел еще больше украсить свой город, заказал ему бронзовую статую локтей в пять высотой, нагого Персея, попирающего нагую женщину, изображающую Мегеру, которой он отсек голову; место для нее было предназначено под одной из арок Лоджии, что на площади. Работая над Персеем, Бенвенуто делал для герцога и другие вещи. Но как гончар гончару всегда и завидует, и докучает, а скульптор скульптору, так и для Баччо невыносимы были разнообразные милости, сыпавшиеся на Бенвенуто. К тому же ему казалось странным, как это Бенвенуто сразу сделался скульптором из ювелира, ибо не мог он сообразить того, что тот, кто научился делать и мелкие фигуры, может после этого делать и колоссов и гигантов.
Сдерживать себя Баччо не мог, но выложил все в открытую, да и тот нашелся что ответить, когда Баччо в присутствии герцога наговорил Бенвенуто много едких слов, как он это умел; Бенвенуто же, заносчивый не менее его, уступить ему не захотел. И так часто, рассуждая о произведениях искусства и своих собственных и указывая на их недостатки, они в присутствии герцога поносили друг друга самыми оскорбительными словами; а тому это нравилось, так как он считал, что в этих едких высказываниях они проявляют и подлинный талант свой, и остроумие, а потому он разрешал и давал им полную волю говорить друг другу откровенно все, что только пожелают, у него на глазах, не считаясь с тем, что они говорили в его отсутствие. Из-за этих споров, или же, говоря точнее, ссор, Баччо снова хотел приняться за Бога Отца, но так и не дождался от герцога милостей, к каким привык раньше, и утешился низкопоклонством и услужливостью к герцогине.
Однажды, когда они собачились, как обычно, всячески понося друг друга, Бенвенуто, глядя угрожающе на Баччо, заявил: «Позаботься, Баччо, о том свете, а с этого я тебя уже сживу». На это Баччо ответил: «Только предупреди меня за день, мне нужно будет исповедаться и составить завещание, чтобы не умереть подобно такому, как ты, скоту». После этого герцог, которого они забавляли своими выходками уже много месяцев, заставил их замолчать, опасаясь, что это может кончиться плохо. И он заказал и тому и другому свой большой поясной портрет, отлитый из бронзы, дабы решить, кто делает лучше. В таких вот тревогах и соперничестве и закончил Баччо своего Бога Отца и распорядился поставить его в церкви на пьедестал рядом с алтарем. Фигура эта в облачении имела высоту в шесть локтей и была полностью закончена, однако, чтобы фигура эта была надлежащим образом установлена, он вызвал из Рима скульптора Винченцио де'Росси, своего ученика, и, решив доделать на алтаре из глины все то, чего не хватало в мраморе, он с помощью Винченцио закончил на углах обоих ангелов со светильниками и большую часть историй на пределле и цоколе. Затем, разместив все на алтаре так, чтобы было видно, какой будет в конце концов его работа, он стал добиваться, чтобы герцог на нее взглянул еще до ее открытия. Однако герцог прийти туда не пожелал: как ни уговаривала герцогиня, покровительствовавшая Баччо в этом деле, склонить герцога она не смогла, и он не пришел, разгневанный на то, что из многочисленных работ Баччо не закончил ни одной, тогда как он и обогатил его и, несмотря на недоброжелательство горожан, оказал ему много милостей и сильно возвеличил. И в то же время его превосходительство был озабочен и тем, какую помощь оказать Клементе, незаконному сыну Баччо, юноше достойному, сделавшему уже большие успехи в рисунке, ибо ему со временем предстояло завершить отцовские работы.
В это самое время, а шел тогда 1554 год, приехал из Рима, где был на службе у Юлия HI, Джорджо Вазари, дабы послужить его превосходительству во многих задуманных предприятиях, и главным образом в перестройке зданий и отделке дворца на площади, а также в сооружении Большой залы, как это впоследствии и было осуществлено. А в следующем году Джорджо Вазари вызвал из Рима по договоренности с герцогом скульптора Бартоломео Амманати для отделки другой стены, противоположной той, которая была начата Баччо, в зале, где происходили приемы, и сооружения фонтана в середине этой стены, и тогда же приступили и к части статуй, для того потребных.
Когда Баччо уразумел, что герцог, удовлетворяясь услугами других, больше в нем не нуждается, он и расстроился страшно, и огорчился, и начал вести себя так странно и неприятно, что ни на улице, ни дома с ним и говорить стало невозможно. Да и с сыном своим, Клементе, вел он себя весьма странно и во всем его ущемлял. И потому Клементе, вылепив из глины голову больших размеров его превосходительства, с тем чтобы высечь ее затем из мрамора для статуи в Приемной зале, попросил из-за отцовских странностей разрешения герцога отправиться ему в Рим. Герцог сказал, что он его не задерживает. Баччо же, у которого Клементе также попросил разрешения, при его выезде не дал ему ничего, хотя во Флоренции молодой человек был ему большой подмогой во всяком деле, и он без него был как без рук; тем не менее после его отъезда он перестал о нем и думать. И юноша, приехавший в Рим не вовремя и из-за усердия, и из-за неустроенной жизни, в том же году и умер, оставив по себе во Флоренции почти что законченную мраморную голову герцога Козимо, отменно прекрасную, которую Баччо позднее поставил над главным входом в дом свой на Виа Джинори. А еще раньше Клементе сделал усопшего Христа, коего поддерживает Никодим, а Никодимом был Баччо, выполненный с натуры. Статуи эти, очень удачные, Баччо поставил в церкви сервитов, о чем мы расскажем на своем месте. Кончина Клементе была величайшей потерей и для Баччо, и для искусства, и Баччо это особенно почувствовал после его смерти.
Баччо открыл алтарь Санта Мариа дель Фьоре, и хотя статуя Бога Отца вызвала порицания, алтарь со всем описанным выше остался как он есть, и ничего больше там сделано не было; но над хором решили продолжать работу.
Много лет тому назад в Карраре была добыта глыба мрамора в десять с половиной локтей высотой и в пять локтей шириной. Узнав об этом, Баччо поскакал в Каррару и, выдав владельцу глыбы в задаток 50 скудо, заключил с ним соглашение и воротился во Флоренцию, где начал вертеться вокруг герцога и добился-таки при посредстве герцогини того, что получил заказ высечь из этой глыбы гиганта, которому было отведено место на углу площади, там, где находился лев. На этом месте он должен был соорудить большой бьющий водой фонтан, в середине которого должен был находиться Нептун на своей колеснице, влекомой морскими конями, и фигуру эту из этой же глыбы и надлежало высечь. Баччо сделал несколько моделей фигуры и показывал их его превосходительству, но дело не двигалось дальше до самого 1559 года, когда из Каррары приехал владелец мрамора и потребовал выплаты остальной суммы, или же он возвратит 50 скудо, а глыбу расколет на части, которые обратит в деньги, ибо требований на мрамор было много. Герцог дал распоряжение Джорджо Вазари заплатить за мрамор. Когда же узнали в цехе, что герцог мрамор Баччо еще не выдал, Бенвенуто, а равным образом и Амманати, заявили претензию, ходатайствуя перед герцогом, чтобы и тому, и другому было разрешено, соревнуясь с Баччо, сделать модель и чтобы его превосходительство соблаговолил выдать мрамор тому, чья модель окажется лучшей. Делать модели герцог не запретил никому и не отнимал надежды стать исполнителем у того, кто покажет себя наилучшим. К тому же герцог знал, что в отношении способностей, вкуса и рисунка Баччо превосходил всех скульпторов, находившихся у него на службе, стоило ему лишь постараться; и соревнование это было ему по душе, дабы заставить Баччо работать лучше и сделать все, что он только может. А Баччо, увидев, что придется ему соревноваться, начал стараться изо всех сил, больше всего боясь герцогской немилости, и снова принялся за модели.