Золотой воскресник
Шрифт:
Яков Аким, слушая по телевизору американского проповедника:
– Свою биографию он ловко сочетает с выжимками из Библии, и я мысленно поблагодарил его, что он в своей проповеди позволил хоть немного, но выпить.
– В этом смысле настало некоторое протрезвление, – сказал Яков Лазаревич по поводу отмены сухого закона.
Сын Люсиной подруги зовет маму с племянницами в Африку. А ей 89. Что делать?
– Даже
Люся – мне:
– Господи! Танец живота! Зачем тебе это надо – корячиться? Лучше бы пошла в Школу Айседоры Дункан!..
Выступали на радио “Свобода” с директором Центра образования Сергеем Казарновским.
– Мы должны делать все, чтобы ребенок не чувствовал себя виноватым, – сказал он. – К примеру, дети забывают за собой спускать в туалете. Поэтому культура может начинаться с того, чтобы унитаз был без полочки, а сразу дырка!
Встретила Гену Калашникова в ЦДЛ, он познакомил меня с поэтом Мишей, своим хорошим приятелем.
– Этот Миша, – тихо сказал Гена, – всегда так звонит не вовремя – ну, знаешь, бывает: жена ушла, пришел налоговый инспектор, с потолка течет вода, от свечи загорелись шторы. Тут обычно звонит Миша и спрашивает: “Старик! Как ты думаешь, можно так сказать: «Муравьеда горделивая походка»? Вот это слово «горделивая» не кажется тебе неуместным?” Ты отвечаешь: “Старик! Я никогда не видел муравьеда. Может, у него действительно походка горделивая?..” А закончить с ним разговор можно только механически…
Мне Юрий Коваль говорил:
– Проза должна быть такой, чтобы хотелось поцеловать каждую написанную строчку.
А Татьяне Бек:
– В руках Творца, – говорил он, – должно быть ощущение уверенности и счастья.
Таня Бек бандеролью прислала мне свою новую книгу стихотворений “Облака сквозь деревья”.
– Получила, – говорю ей по телефону, – прижала к груди – гудят токи. Открыла – брызнул свет.
А Таня:
– Так что же я, по-вашему? Торшер?
В фойе Дома литераторов киоскер попросила меня постоять присмотреть за книгами. Тут Миша, друг Калашникова, схватил шпионский роман за триста пятьдесят рублей с ценником и торопливо направился в гардероб.
Я говорю:
– Гена! Твой друг Миша утащил книгу. Ну-ка догони и отбери!
– Как же я найду слова, – в изумлении проговорил Гена, – чтобы выразить эту мысль?
– Не знаю, – говорю, – а только беги, да побыстрее.
Калашников догнал Мишу и сказал ему буквально следующее:
– Миша! Ты забыл положить обратно книгу, которую взял посмотреть.
На банкете по случаю завершения
– Можно чаю?
– Чай мы не приносим.
– Но у нас за столом собралась иностранная делегация, – доверительно сообщил Ким. – Я, как видите, японец. Вот сидит индийский принц с супругой, – он кивнул на Арбатовых, – этот только что из Англии, – и показал на Бориса Бартфельда.
Так мы получили по чашке чая с пирожными.
– На моей визитной карточке, – пожаловался Калашников, – зачем-то написали “ПОЭТ”, чем отсекли для меня всякую возможность ее кому бы то ни было вручить…
Юрия Коваля спросили в издательстве:
– Над чем вы сейчас работаете?
– Пишу роман “Рояль из Порт-Артура”.
– Название не подходит, – сказали ему.
“И у меня отпало желание писать эту вещь, – сказал Коваль, – в которой еще не было ни строчки”.
– Какой великолепный Коваль, – сказала Дина Рубина. – Он похож на главаря рэкетиров. Так и кажется, что за окном ждет его серебристый мерседес.
Однажды у Резо Габриадзе кончился хлеб, и вот он решил печь хлеб.
– Какое это занятие прекрасное, – Резо говорил, – печь хлеб.
Когда он его ел, то мука летела у него изо рта.
– Надеюсь, ты подаришь мне свою новую книгу? – спросил мой приятель.
– Да ты еще прежние не прочитал!
– А я, кроме Библии, ничего не читаю.
– Тогда зачем тебе мои книги?
– Вот в старости перееду в деревню, буду лежать, в потолок плевать и твои книжки почитывать.
– Я тут познакомился с кореянкой, – говорит писатель Леонид Юзефович. – Она переводила Пастернака с английского на японский. И ее интересовал “Доктор Живаго”. А там у него рябина, раздавленная на снегу, как символ революции. Я ей показал рябину возле станции Переделкино. Ее это потрясло. Так вот, она вела два дневника: один на корейском – там записывала, во сколько проснулась, что было на завтрак, как работает кишечник, а второй на японском языке – там уже она писала о Пастернаке, о рябине…
Лёня морковку принес с базара:
– О, молоденькая!
– Ты так плотоядно восхищаешься молоденькой морковкой, – возмутилась я. – А нам, старым морковкам, обидно.
– О господи! – воскликнул Лёня, пораженный сложностью женской натуры. – Никогда не знаешь, чем можно ранить ваши души.
– Знаешь, о чем я мечтаю? – говорил Лёня, в пять утра улетая на свою выставку в Париж. – Прилететь, лечь спать и – НИКУДА! Ну, может быть, с министром культуры на выставке выпить коктейль – и на боковую!