Золотой воскресник
Шрифт:
Я этого не знала.
Инструктор по туризму Гена Королёв:
– У меня турист в Театре на Таганке работал. Я спросил: можешь познакомить меня с Высоцким? “Могу. Бери бутылку и приходи”. Я пришел. Он провел меня за кулисы: “Готовь бутылку”. Я приготовил. Он позвал Высоцкого. Представил меня, мы пожали руки. Выпили. У меня была колбаса. Но мысли никакой не было. Я молчал. Экспромтом. Так мы стояли и смотрели друг на друга. Потом Высоцкий сказал: “Вы, ребят, извините, у меня там… это…
Разоблачили фальшивых батюшек – они в подземном переходе устроили сбор пожертвований. Все ранее судимы: “Братья и сестры!..”
– Пока дойдешь до Колизея, рука устанет здороваться, – говорил наш приятель Домиано.
– У меня трехтысячник – лонгселлер, – важно сказал Лёня.
– Трехтысячник – лонгселлер не бывает, – заметил Серёга.
– Ну, это у кого как…
Идем с маленьким Илюшей по улице, хотели на лавочке отдохнуть, но не стали торопиться: там сидела женщина и разговаривала по мобильному телефону очень громко.
– Зачем мне эти жалкие извинения, если каждое говно, которое ты считаешь своим близким другом, считает для себя возможным меня оскорблять… – услышали мы и, не сговариваясь, пошли дальше.
В Доме творчества писателей Серёжа Лукницкий, сильно повзрослевший с тех пор, как мы с ним учились на журфаке МГУ, делился со мной своей творческой лабораторией.
– Я подхожу к первому встречному и спрашиваю: “Погибнет такая-то?” (героиня моего детектива). А здесь все добрые, отвечают: “Не-е-ет…”
У Льва нашего публикация про жизнь крестьян в условиях империализма обнаружилась в журнале “Сахарная свекла”.
– Итак, вас обвиняют в шарлатанстве. Вы продали своим клиентам эликсир молодости. У вас уже были судимости?
– Да, в 1650-м, 1730-м и 1890 годах.
– Я образы Тишкова не совсем понимаю, – поделился со мной посетитель Лёниной выставки, – они мне как-то не близки. Вот знаете, что мне нравится? “Петрович” Андрея Бильжо!
Этот человек рассказал анекдот:
– Что может дилетант?
– Построить ковчег.
– А что может профессионал?
– Построить “Титаник”.
Подарила свою книжку о путешествии в Японию зубному врачу Алексею Юрьевичу. А там сплошь про дзен-буддизм и совсем ничего про интересующую его японскую технику.
– Знаете, чем вы отличаетесь от Дины Рубиной? – сказал он мне прямо. – Рубина пишет то, что интересно и ей и читателю. А вы пишете то, что интересно только вам.
Лёня приходит домой с авоськой продуктов.
– Хотя мне сказали, – говорит, – что ваша супруга брала уже. Я спросил: что? “То-то и то-то”, – они мне перечислили.
В издательстве “Книга”
– Как на военном совете, – сказал Юрий Михайлович, – первым выступает младший по чину.
В белой рубашке с расстегнутой верхней пуговкой, в нагрудном кармане ручка, Лотман выпил воды, вытер ус.
– Мы тут собрались подышать тем воздухом, – сказал он. – Это настолько разные поэмы, что если бы мы не знали такого человека – Пушкина, то нашли бы много умных доказательств, что они принадлежат разным людям. Так и художники – пусть будут разные, не обезличенные. Да, иллюстрировать Пушкина – это кощунство. Но уж кощунствовать – так смело! Ничего нет хуже, чем робкий грех. Нельзя иллюстрировать Пушкина с осторожностью и боязнью. Раз нам предстоит диалог – надо поговорить с Пушкиным на равных.
– Как бы не превратиться в многозальный мавзолей! – заметил кто-то.
– Чтобы избежать “мавзолея”, надо искать неведомые и неожиданные связи с пушкинским текстом, – ответил Лотман. – Хотя вещи у Пушкина многопластовые, сам он, иллюстрируя “Онегина”, снял лишь поверхностный ироничный слой. Лермонтов лучше художник, чем Пушкин. А Дельвиг – художник для интимного круга…
– Станет ли Пушкин собеседовать с нами? – спросил Юра Чарышников.
– Почему нет? – отозвался Лотман. – Пушкин был очень деликатным человеком…
Окно распахнуто, середина мая. Лотман сидит за столом, подперев голову большой ладонью в пол-лица.
– Но готов ли зритель книги к такому сборнику, вот в чем вопрос? – прозвучал голос Юрского. Лицо его заслонял от меня малиновый букет флоксов.
– Неважно, – ответил Лотман. – Книга создается, и она может ждать своего читателя – с тем чтобы его немножко облагородить. У каждой поэмы своя судьба. “Братьев разбойников” иллюстрировали 21 раз с 1825 года. “Графа Нулина” – 20 раз. “Домик в Коломне” – 16 раз с 1832-го. А поэму “Вадим” не иллюстрировали ни разу.
Тут грянул гром и хлынул ливень. Я хотела закрыть окно.
– Не закрывайте, – попросил меня Юрий Михайлович. – А то мы задохнемся!
Все проголодались, у кого-то вдруг оказался батон.
Художники, артист Юрский, Троянкер, Лотман – стали отламывать и есть, запивая водой.
Юрий Михайлович, заговорщицки:
– Если сюда придут и спросят: “Что вы тут?” – ответим: “Хлеб едим…”
Моя подруга Жанна никогда не была в крематории и, когда мы провожали нашего друга поэта Колю Ламма, думала, что сейчас будет полыхать погребальный костер…