Золотой воскресник
Шрифт:
С журналисткой Жанной Переляевой пришли записывать Эфраима Севелу для радиопередачи. Он – в сером облегающем трико – вынес папку с фотографиями, усадил нас на диван и стал показывать свою фотолетопись.
– Это я на Фиджи, это я – на Войне Судного дня, это моя Машка, это мой сыночек, моя жена, здесь ей сорок один год, она родила сына! Мне жмет руку Рокфеллер. Он предоставил мне вот этот дом – тут я написал “Легенды Инвалидной улицы”. А это я сижу печальный, мне сообщили, что у меня рак и я скоро умру. Видите, какие нездешние глаза? Вот я веселый, оказалось, все это ошибка, а у меня просто воспаление легких. Тут я выступаю – в зале было много
– Эфраим, мы хотим включиться! – говорит Жанна, озираясь в поисках розетки, чтобы включить диктофон.
– Потом, – отвечает Севела. – Я, может быть, дам вам интервью о проблеме какой-нибудь актуальной. Меня же ненавидят в этой стране и будут прислушиваться к каждому слову…
В дом Ханжонкова Эфраим пробирался как партизан.
– Это же будет ужас, стоит меня им увидеть, все хлынут брать автографы!
Но когда никто не хлынул, ни один человек, он сказал:
– Темновато в зале, меня еще не разглядели, а если узнают – вот будет тарарам!
– Я ведь был сыном полка, причем меня усыновил командир полка – страшный антисемит! Он не мог произнести имя Фима и звал меня просто “юноша во цвете лет”. Я помню, как он в белой горячке говорил зеленому змию и разным анчуткам по углам – оборачивался и резко бросал: “А вас не спрашивают!” И помню, как он пел и плакал…
– Если у меня сейчас получится история, – сказал Эфраим Севела, – я вас угощу супом из пятнадцати ингредиентов с гренками под названием лапшевик и сварю кофе. Только не вздумайте ничего пересказывать! – воскликнул он. – У вас все равно не выйдет, в моих рассказах не так важен сюжет, как фермент!
Я бегаю в сберкассу проверять – пришли мне деньги за три романа или нет? И мне постоянно отвечают: нет.
Лёня, возмущенно:
– В конце концов, приди и спроси – почему на моей книжке так мало денег? Кто-то ворует, видимо, или что? Мы, вкладчики, вам доверяем, а вы такие сведения мне сообщаете! Да вы знаете, кто я? И вообще, если тебе не нравится эта книжка – заведи новую, на которую будет приходить каждый месяц по тысяче долларов, неизвестно откуда, неизвестно за что! Больше надо экспериментировать со сберкнижкой!
Дина Рубина тоже волновалась, спрашивала из Иерусалима. “Как так? Сходи – покажи свои реквизиты, уточни…” Наконец прилетает весть от издателя: “Бежите набивайте карманы!” Я пишу Дине: “Пришли деньги!”
– Главное, – сказал Лёня, наблюдавший за этой перепиской, – не забудь добавить: “Побольше и поскорее!”
Моя сестра Алла необыкновенно благородно и трудолюбиво проявила себя в мемориальной области. На могиле у ее бабушки всегда царит неукоснительный порядок. Более того, на старом кладбище в радиусе чуть не сотни метров она поснимала с могил неприглядные ограды – на свой европейский вкус, наставила горшков с цветами, всем все чистит, моет, поливает, опрыскивает памятники, чтобы, она говорит, у нее глазу было на чем приятно остановиться.
– Теперь пойдем к твоим на Ваганьково! – скомандовала Алла. – Я возьму грабли, метлу, бутылки, цветочные горшки, вазы и дам тебе… мастер-класс.
Лёня, глядя на мои книги на полке, с удивлением:
– Ого! Как ты уже много написала!
– Это при том, – говорю, – что я пишу абзац в день.
– Но с каким постоянством! – воскликнул Тишков. – Люди то запьют, то закручинятся, то во что-нибудь вляпаются… То разводятся, то меняют квартиры… а ты – абзац в день, абзац в день.
В “Переделкино” сидим с Лёней в буфете, разговариваем. За соседним столом потягивает пиво, в сущности, незнакомый с нами Коля Климонтович – в феске. Он искоса поглядывает на нас, потом окликает:
– И сколько лет вы так разговариваете друг с другом?
– А вы, Коля, – спрашиваю, – сколько дней можете с интересом разговаривать с одним и тем же человеком?
– Дня три. Потом я начинаю повторяться.
Он пересаживается за наш стол, испытующе смотрит на меня:
– Ну? И чем вы занимаетесь?
– Тем же, чем и вы.
– Женская проза? – он произносит с дьявольской усмешкой. – Я называю ее ЖП.
– Эх, надо было тебе ответить, – говорит Лёня, когда мы вышли на улицу. – “Что ты, Коля, на ЖП сейчас вся литература держится. Это раньше она держалась на ваших пенисах, а теперь всё!..”
Юрий Сотник рассказывал:
– Я однажды написал рассказ “Фроська поет” о рыбаке поморе. Рассказ был дрянной. Но – так уж получилось. Мой рыбак просыпается с похмелья, голова болит, он стоит на корме, чешется, моргает, шевелит усами и так далее. Отдал рассказ в “Работницу”. Потом я читаю: завлит Лена вычеркнула весь абзац, как он чешется, и заменила на: со спокойной силой он вглядывался в туман.
– До чего благодарная публика приезжает на фестиваль КРЯКК в Красноярске! – воскликнула Бородицкая. – У нас на вечере современной поэзии выступал батюшка в рясе, несколько францисканской, и стихи у него были довольно страстные. “Это наш, с Минусинска”, – радовались его земляки. После него Андрей Родионов читал свои рэпы – мат-перемат! А зрители такие приветливые, интеллигентные – аплодируют, и выкрики из зала: “Еще, пожалуйста!!!”
В редакции “Эхо Москвы” сидим с поэтом Инной Кабыш – ждем эфира. Заходит новый гость:
– Моя фамилия Кутузов! – говорит он. – Я вас заранее предупреждаю, чтобы вы не пугались.
– А что нам пугаться? – удивилась Инна. – Мы же не французы…
Семья звездобола
В ресторане Дома литераторов Юрий Коваль встретился с Кирой Николаевной Орловой, ответственным секретарем журнала “Мурзилка”. Только сели, им что-то принесли, вдруг подходит человек, сдергивает скатерть, все летит на пол.