Звездное вещество

Черненко Евгений Иванович

– Что ты, Юлька, работа же у нас договорная мы должны сдать ее в срок! Заказчики в Синявине ждут от нас новую электронную пушку.– Тоже мне, электронный пушкарь! – засмеялась Юля, и пальцы ее легли на клавиши.

...Поздно вечером, когда поезд уже уносил Юлию Стрельцову к предгорьям Кавказа, я потерянно бродил по улицам. Вечер был влаж­ный и душный, отчего табаки и ночная фиалка во дворах особенно щедро дарили свои дурманы. Проходили навстречу или стояли об­нявшись влюбленные – те громко смеющиеся, а те затаенно притих­шие. И все-то было у них и легко, и просто, и естественно – их любовь, их шутки и затяжные поцелуи в темных арках ворот.К середине августа мы завершили договорную работу. Я зарабо­тал огромные деньги – целых три тысячи. Оставалось еще две недели, и я отправился в Благовещенку... Бабушка гордилась

моими успехами и всегда радовалась подаркам, был ли то новый цветастый платок или связка азовских тараней.Я отсыпался на своем топчане в саду. Просыпаясь ночью, сразу же с ознобом вспоминал о задуманном и, бывало, уже до утра не мог. уснуть от волнения. Задуманное казалось мне то вполне возможным, то ужасало как раз своей полной невозможностью... В последний вечер августа я стоял перед Юлиной дверью.

– Входи, я жду тебя сегодня с утра. Ты только приехал?

В прихожей было темно, в проходной комнате у постели деда го­рел ночник, и лежала на полу яркая полоса света из двери Юлиной комнаты. Пахло лекарствами. Медленно и сонно тикали усталые стен­ные часы. Старик лежал лицом к стене и не расслышал мое негромкое приветствие. На свету я жадно всматривался в Юлино лицо. Исчезли косы. Золотая скобка короткой стрижки над нежным золотом загоре­лого лица и холодноватая прозелень в глазах. Она часто снилась мне прошедшим летом, и с каждым сном облик ее неуловимо изменялся, так что, просыпаясь, я уже сомневался, Юлия ли это мне снилась. Те­перь это было наяву. Еще и еще я вглядывался в неузнаваемое это ли­цо, готовый влюбиться наново, раз уж такие пошли перемены. Отме­тил, что чуточку взрослят ее тронутые помадой губы. И что-то скорбное было в них. Холодея сердцем, догадался и спросил тихо:

– Юленька, где бабушка?

Отодвинув гардину, она смотрела на клен под окном, трепетав­ший от бриза всеми листами вразнобой.

– Бабушка умерла, – отозвалась после паузы.

– Когда?

– В конце июля. Я приезжала на похороны.– И не нашла меня? Я же был здесь.– Надеялась, что ты почувствуешь и сам придешь.

Я смутился и присел к столу. Взял в руки карточку – фотопортрет с виньеткой и золотым обрезом, выцветший почти до желтизны. Свет­ло и прямо смотрела отдаленно похожая на Юлю девушка с глубокими уголками губ.

– Давай помянем, Саня, – предложила Юлия и вынула из шкафа бокалы.

Вино было золотистое, как загар ее открытых рук. Кружевная блузка ласкала шею пышным воротничком. Помолчали.

– В институте ты еще не был? Интересно, какие завтра лекции?

– Узнавал у ребят в общежитии. Первая пара "Расчет и конст­руирование радиоламп", сокращенно РКРЛ.– Звучит как журавлиный клик в осеннем небе – эРКа -эРэЛ! По­следний семестр. Грустно, Саня. Пойдем погуляем, что ли? Я только деду скажусь. Что-то он совсем расклеился с моим приездом.

По улице Чехова направились к маяку. В институте на танцпло­щадке шарканье сотни ног заглушало музыку. "Коимбра, чудесный мой город, ближе нет тебя и краше!.." Прошли мимо. Жалкий соблазн первокурсников. Юля взяла меня под руку, сквозь ткань рубашки я ощутил сухой жар ее ладони.

– Ну как ты здесь жил? Делал расчеты или возился с макетом?

– То и другое. Ты же знаешь Витю Филоненко, он все старается оправдать свою фамилию. Приходилось переделывать за него измере­ния. Заказчики остались довольны. Приглашают в Подмосковье на работу. Николай Михайлович собирается писать статью...– Как же иначе? Он непременно должен прилепить свою фамилию к тому, что сделали его студенты. Значит, ты два месяца здесь и проси­дел?

Здесь. Где же еще? Восемь недель, наполненных трудом и зноем. Жарить начинало часов с семи утра. К полудню в лаборатории стано­вилось жарко, как в духовке, начинала шалить измерительная аппара­тура. Ищешь спасения в море, а оно млеет в белесовато-голубом штиле до самого горизонта под слепящим солнцем, теплое и зеленое от хло­реллы у берега, как кисель. Но вечерами работалось по-настоящему. Особенно, когда заходила с юга бесплодная грозовая туча, свирепо и беззвучно посверкивая далекими зарницами... В этой работе не было и следа от наивной восторженности времен разлитой на полу ртути. Бы­ла серьезная практическая задача, был известен путь к ее теоретиче­скому осмыслению и инженерному воплощению. Появились и весомые результаты в виде многочисленных экспериментальных

кривых, а главное – в виде эскизов электронной пушки для реального, СВЧ при­бора. Правда, по ночам сквозь сон я отмахивался как от назойливой мухи, от желания пересмотреть самое принцип формирования элек­тронного потока в пушках этого класса. Грезилось что-то фантастиче­ски заманчивое, но ускользающее, и я злился во сне. Вставал испить водицы из горла графина и снова засыпал, исходя потом под одной только простыней.

– Расскажи лучше о Кавказе, Юль, – взмолился я, устав от своих электронных пушек.– Послушайте ноктюрн номер три Листа "Грезы любви", – гром­ко произнесло радио в порту.

Мы спускались по серпантину тропы, натоптанной в крутом боку берегового откоса. Чуть дребезжащие, по вине динамиков, аккорды Листа летели над нашими головами, как невидимые в темноте лебеди. Мне вспомнилось, как ровно четыре года назад, уже будучи студентом, я приехал в Таганрог рано утром, когда институт еще заперт был, и только шаркали метлами дворники на тротуарах и спешили с рынка хозяйки с торчащими из сумок хвостами больших рыб. От нечего де­лать я пришел сюда, к маяку. Море цвета старой алюминиевой тарелки казалось запрокинутым в небо. Я подошел к краю откоса и увидел в серых кустах дрока пару влюбленных. Сидели они, похоже, с самой ночи, но никак не могли нацеловаться. Я устыдился подглядывания, и отошел в сторону, но у меня почему-то бухало сердце и пересохло в горле... То же со мной было и сейчас, но уже от собственного желания привлечь и поцеловать Юлю. Об этом же гремела на весь мир музыка Листа. Как-то вроде бы издалека доходили слова.

– ... В Сухуми мы с папой неожиданно встретили Евгения и уже втроем поехали на Пицунду.– Кто это Евгений? – спросил невольно дрогнувшим голосом.– Евгений Сергеевич Головин. Папин фронтовой товарищ, вер­нее, его бывший подчиненный. Знаешь, в этой компании я и отца стала называть по имени – Николай, и все тут... Отличная у нас была ком­пания. "Три товарища" или "колхоз имени Ремарка". Впервые при от­це я не чувствовала себя ребенком.

Под откосом пыхтел, гудел и лязгал составом маневровый паровозик на портовой ветке. Он деловито зачуфыркал и укатился куда-то в темноте... Я решил: дойдем до лодочной станции, и скажу Юле все, о чем так горячо думалось еще вчера в Благовещенке. Приморский бульвар был освещен, а рядом в темноте шумел прибой и раскачивались верхушки многочисленных мачт в затоне яхт-клуба, как оголенная ветром роща. Вот и лодочная станция, отступать некуда. Чтобы про– исходили события, нужно совершать поступки. Я взял Юлины плечи и сказал одеревеневшим голосом:

– Я люблю тебя, – и добавил то заветное, что вымечтал в Благовещенке. – Выходи за меня замуж.

И тут совсем близко, за двумя рядами пирамидальных тополей, пронзительно взвизгнул вернувшийся паровозик. Юля поморщилась от резкого звука.

– Не вздумай еще и целоваться, – сказала она. – Будет совсем как в плохом кино. Не нужно тебе было этого говорить, я же не слепая и не чугунная.

Я опустил руки, понимая, что мой поступок ничего в этом мире не изменил. Молча дошли до Каменной лестницы. Молча поднялись по ее многомаршевой крутизне наверх в город. Старинные солнечные часы тенью от уличного фонаря на мраморной доске показывали за­стывшее неизменное время – 2 часа 40 минут. Мир с остановившимся временем был страшно опустошен. Каким еще чудом держались вместе атомы, составлявшие стены домов и булыжники мостовой?.. В темноте переулков, ведущих к Юлиному дому, коротко и слабо прозвучали сигналы радио, возвещая полночь. Значит, время все же двинулось дальше по назначенному кругу и атомы снова прочно сцепились вме­сте... "Вот и все, – сказал я себе на подходах к купеческому особняку чеховских времен. – По крайней мере все ясно."

– Я только посмотрю, как там у меня дед, – негромко сказала Юля. – Я вернусь, ты не уходи. Слышишь?

Рядом с ее домом за лето соорудили новый забор. На месте сне­сенных лабазов разворачивалась новостройка. Я прислонился спиной к неошкуренным сосновым горбылям забора. Вышла Юля, подошла близко, заглянула в лицо немигающим взглядом. Я взял ее руки у за­пястий и прижал ладонями к своему полыхающему лицу. Ее пальцы шевелились, чуть поглаживая мой лоб. Весь немея от горя и прощания, обнял ее и прижался лицом к мягким шелковистым волосам. Ее руки охватили мою шею. Спросил шепотом: