Звездный двойник
Шрифт:
Вдобавок, по какой-то необъяснимой прихоти Фортуны, его козлиная декламация и обезьяньи кривлянья прилично оплачивались — а настоящие мастера голодают…
— Дэк! Да как вы подумать могли, что он подойдёт?!
— М-мм… Не то, чтоб он подходил, — он сейчас связан долгосрочным контрактом. Сразу хватятся, пропади он хоть на неделю. Хорошо, вы оказались «на воле». Получив ваше согласие, я велел Джоку отозвать ребят, занимавшихся Троубриджем.
— И правильно!
— Но знаете, Лоренцо, должен вам сказать: пока вы обуздывали свою требуху
— Что?!
— Так вы ж сами просились. У нас как — раз уж дальнобойщик подрядился забросить груз на Ганимед, так он доставит его на Ганимед. Сдохнет, а доставит, не пойдёт на попятный, когда корабль уже загружен! Вы сказали, берёте эту работу — без всяких там «но» и «если». Вы берётесь. И уже через несколько минут празднуете труса при первом шорохе. Потом — с космодрома сбежать хотели. И вот только что истерику закатили — хочу на Зе-е-млю! Знаете, может, вы и лучший актёр, чем Троубридж, — я не разбираюсь. Но нам нужен парень, который не сдрейфит в случае чего. И сдаётся мне, Троубридж как раз из таких. Если с ним договоримся — заплатим вам и отправим назад. Ясно?
Более чем. Дэк вслух не говорил, но явно имел в виду, что я не тот партнёр, на которого можно положиться, и был по-своему прав. И обижаться оставалось лишь на самого себя. Конечно, только полный кретин соглашается, сам не зная, на что, — но я ведь согласился! Безоговорочно… А теперь вдруг решил отвалить в сторонку, будто новичок, испугавшийся публики.
Что бы ни случилось, играй до конца! — вот древнейшая заповедь шоу-бизнеса. Может, философы её и опровергнут, однако жизнь наша редко подчиняется логике. Мой папаша соблюдал эту заповедь свято. Я сам видел, как он доигрывал два акта с острым приступом аппендицита, да ещё выходил на поклоны, прежде чем его отправили в больницу. Сейчас я словно видел лицо отца — лицо истинного актёра, с презрением взирающего на горе-фигляра, готового без зазрения совести отпустить публику неудовлетворённой…
— Дэк, — неуклюже промямлил я, — извините, бога ради. Я был неправ.
Он пристально оглядел меня:
— Так вы будете играть?
— Да.
Я отвечал совершенно искренне, но вдруг вспомнил об одной вещи, делавшей эту работу для меня вовсе безнадёжной, вроде роли Белоснежки в «Семи гномах».
— Всё — о'кей, я буду играть. Но…
— Что «но»? — презрительно спросил Дэк. — Опять ваша проклятая натура.
— Нет, нет! Но — вы говорили, летим на Марс. Дэк, я должен буду играть среди марсиан?
— Ну конечно, а то среди кого?
— А… Но, Дэк, я же не переношу марсиан! Они меня всегда из колеи вышибают! Я постараюсь справиться, но может получиться… понимаете?
— Э, если дело только в этом — плюньте и забудьте!
— Как «забудьте»? Я…
— Говорят вам — плюньте! Нам всё известно — вы в таких вещах сущий чайник,
— Ну, раз вы… Тогда всё в порядке.
Не то, чтобы он меня успокоил — слово «чайник» уж больно задело. Для меня чайниками всегда оставалась публика — в общем, этой темы я больше не поднимал. Дэк опять пододвинул к себе микрофон и сказал:
— Одуванчик — Перекати-полю. План «Клякса» отменяется. Продолжаем по плану «Марди Гра».
— Дэк?.. — начал я, когда он отложил микрофон.
— После, — отмахнулся он. — Идём на стыковку. Может, тряхнёт малость — нет времени рассусоливать. Сидите тихо и не суйтесь под руку.
И нас-таки тряхнуло. Когда мы оказались на планетолёте, я даже обрадовался возобновлению невесомости — постоянная, но лёгкая тошнота куда лучше редких, но бурных приступов. Однако лафа продолжалась минут этак пять. Когда мы с Дэком вплывали в шлюз, трое космачей с «Одолей» уже стояли наготове. Тут я на минуту замешкался — чего возьмёшь с такого безнадёжного крота вроде меня, который пол-то от потолка в невесомости отличить не может. Кто-то спросил:
— А где этот?
— Да вот! — отвечал Дэк.
— Этот самый? — вопрошавший будто глазам не верил.
— Он, он, — подтвердил Дэк, — только в гриме; не суетись зря. Лучше помоги устроить его в соковыжималку.
Меня схватили за руку, протащили узким коридором и впихнули в одну из кают. У переборки против входа стояли две «соковыжималки» — гидравлические устройства, вроде ванн, распределяющие давление равномерно, — на дальнерейсовиках ими пользуются при высоких ускорениях. Живьём таких ни разу не видал, но в одном фантастическом опусе — «Нашествие на Землю», кажется, — среди декораций было нечто похожее.
На переборке была наляпанная по трафарету надпись: «Внимание! находиться вне противоперегрузочных устройств при ускорении свыше трёх g запрещено! По приказу…» Я продолжал вращаться по инерции, надпись скрылась из виду прежде, чем её удалось дочитать. Меня уложили в соковыжималку. Дэк и его напарник торопливо пристёгивали ремни, когда завыла сирена, и из динамиков раздалось:
— Последнее предупреждение! Два g! Три минуты! Последнее предупреждение! Два g! Три минуты!
Снова завыла сирена. Сквозь вой слышен был голос Дэка:
— Проектор и записи — готовы?
— Здесь, здесь!
— А лекарство?
Дэк, паря надо мной, сказал:
— Дружище, мы тебе инъекцию вкатим. Малость нульграва, остальное — стимулятор; это чтоб оставался на ногах и зубрил роль. Поначалу возможен лёгкий зуд — в глазных яблоках и по всему телу. Это не страшно.
— Дэк, подожди! Я…
— Некогда, некогда! Нужно ещё раскочегарить как следует эту груду металлолома.